Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе

С глубокой и страстной неприязнью относится Астафьев к собственничеству, к бесчеловечью и дикости, которых, на его взгляд, было немало в прежней деревенской жизни. Именно в них, да в духовном рабстве религии усматривает он истоки многих нравственных бед прошлого.

Органично и сильно звучит в книгах Астафьева и тема интернационализма — как естественного, будто воздух или вода, постоянного, глубинного свойства народной жизни. Объединение, а не разъединение людей утверждается писателем и в повести «Стародуб», и в «Перевале», и в повести «Кража», где писатель нарисовал трогательный образ старшего друга Толи Мазова, осетина Ибрагима. И повесть «Последний поклон» открывается новеллой о Васе-поляке, слепнущем музыканте-скрипаче. Автор повести вновь услышал его музыку, музыку далекого, почти забытого детства, когда стоял последней военной осенью на посту в небольшом польском разбитом городе: «Музыка властвовала над оцепеневшими развалинами, та самая музыка, какую хранил в сердце, словно вздох родной земли, человек, который всю жизнь не видел родины и всю жизнь тосковал о ней».

Творчество Астафьева пронизывают близкие его сердцу, излюбленные лейтмотивы, которым он хранит верность из повести в повесть, и один из них — музыка, таинство приобщения к ней прекрасной души деревенского мальчишки. За этим — своеобычность понимания Астафьевым деревни и ее людей, как открытого, а не замкнутого в себе, отгороженного от мировой цивилизации, динамично развивающегося мира. Замкнутость, закрытость, ориентация исключительно на «древлеотческие устои» ведет, как убедительно и неоднократно показано писателем, к выморочности и дикости, к тому именно, что именуется идиотизмом деревенской жизни.

Деревня в творчестве Астафьева приемлет все ветры и бури мира, она подвержена его влияниям, органически включена в жизнь общества, устремлена к свету, знанию, цивилизации. К интеллигентности и образованности в лучшей своей части деревня относится с уважением и почтением.

Чистота взгляда на народную жизнь с особой, на мой взгляд, резкостью проявилась в драматичнейшей повести Астафьева «Кража», в свое время блистательно проанализированной в книге «Идущим вослед» Александром Макаровым. Не претендуя на подробный разбор этой повести о детском доме в Заполярье в конце тридцатых годов, напомню лишь о его воспитателях и наставниках, готовых в любой момент «броситься и оборонить своих учеников, помочь им в беде, облегчить и улучшить людскую жизнь». Это заботы и хлопоты не только директора Репнина, но и «хозяина» строящегося в условиях вечной мерзлоты города, в прошлом красного комиссара Ступинского, они-то и составляют, пожалуй, основное содержание повести.

Та борьба, которую ведет за жизнь, за души детей бывший белый офицер, и тем не менее гуманный, добрый человек Валериан Иванович Репнин, как бы освещается внутренним спором его с комендантом города Ступинским. На свой страх и риск Ступинский назначил ссыльнопоселенца Репнина, человека грамотного и любящего детей, директором детского дома. Спор этот выигрывает большевик Ступинский; сама жизнь заставляет Репнина, как и Ступинского, понять, что революция, при всех подчас трагических трудностях строительства новой жизни, явилась величайшим гуманистическим актом в истории. Ее нравственность вбирала в себя не только общечеловеческие ценности, которые стремится укреплять в душах детей Репнин, но и революционные, подлинно гуманистические принципы, прежде недоступные ему. «Многие борются за счастье всех людей, но у них есть противники, которые хотят счастья только для себя, — разъясняет воспитанникам эти принципы Ступинский. — И с ними приходится бороться. Боролись мы. Может быть, и вам придется. Наверное придется».

В повести «Кража» воссозданы колоритнейшие детские характеры, поставленные в обстоятельства трагедии, — открытого поначалу и добру и злу деревенского мальчишки Толи Мазова, тяжко обиженной жизнью, но доброй и светлой Зины Кондаковой, отпетого, до крови измордованного инвалида Паралитика, хитрована Попика и других. Пафос повести — в художническом исследовании трепетного, неимоверно трудного в этих условиях возвращения детей к человеческой совести, истинной человечности.