Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе

В критике уже не раз отмечалось, что как писатель в истинном смысле этого слова Виктор Астафьев начался с повести «Перевал» (1959); критик А. Макаров пророчески писал, что

«Перевал» зачинает собою цикл повестей, к которым подошло бы название вроде «Истории моего современника». Об уважительном отношении Астафьева к критике свидетельствует хотя бы тот факт, что свой, в известной мере итоговый сборник, вышедший недавно в издательстве «Молодая гвардия», куда вошли повести «Стародуб», «Кража», «Последний поклон» и «Пастух и пастушка», писатель так и назвал: «Повести о моем современнике».

В движении от достаточно наивного «Перевала» и во многом противоречивого «Стародуба» к трагедийной повести «Кража», а потом — к лирическому «Последнему поклону», к экспериментальной «пасторали» «Пастух и пастушка» писатель набирал новые литературные качества и одновременно преодолевал самого себя, свои слабости, скажем, не только недостаток вкуса или литературную неопытность, но и некоторую инфантильность, ограниченность социального мышления, а также тот налет сентиментальности, на которой как на свойство своего характера Астафьев указывал и в очерке «Сопричастный всему живому». Помнится, еще В. Розанов писал, что сентиментальность не столько доброта души, сколько хорошо развитое воображение. В литературе же сентиментальность нередко оборачивается выспренностью слога, а порой и откровенной мелодраматичностью.

Опасность сентиментальности возрастает многократно, когда писатель имеет дело с предельно драматическим материалом, таким, который лежит в основе большинства произведений Астафьева. Сиротство и беды, несчастья покинутого родителями ребенка («Перевал»), обокраденное детство вообще (повесть «Кража»), любовь в госпитале или на войне, в окружении человеческой смерти («Звездопад» или «Пастух и Пастушка») — как легко нарушить здесь знаменитое «чуть-чуть» и оступиться в мелодраму!

Успех решает нравственно-философская позиция писателя, уровень его вкуса и культуры, мастерство и талант.

Если в «Перевале» Астафьев преодолевает трудности, органически таящиеся в жизненном материале повести, за счет некоторого упрощения художественных решений, — повесть эта скорее «детская», «для среднего и старшего возраста», — то в «Краже» он идет иным, крайне сложным для художника путем. От прозы, глубоко правдивой, но в известном смысле дидактической, Астафьев все смелее и решительнее обращается к прозе не только реалистической, но и нравственно-философской. В повести «Кража», пожалуй, впервые в полной мере выявились незаурядные возможности и особенности таланта Астафьева.

Самобытность дарования Виктора Астафьева, на мой взгляд, проявляет себя в сочетании, казалось бы, несоединимого: щедрого и искусного бытописания, внимания к быту, детали, подробности и глубокой одухотворенности, философичности; сурового, подчас жесточайшего реализма, — и лиричности, поэтичности манеры письма, в особенности страниц, посвященных любви, природе, где поэзия вырастает порой до романтической патетики. Но это не только не противоречит правде жизни, но углубляет, обостряет ее. То, что мы вполне условно определяем как романтическое начало в творчестве этого ярко выраженного писателя-реалиста, на наш взгляд, не что иное, как напряженность и мощь поэтического чувства, свойственного самой природе его дарования, его душе художника:

Направленность этого чувства очевидна, предмет его любви определен и строг: это — Родина, Россия, ее природа и люди, их предназначение на этой земле. А если точнее — Советская земля, Советская Россия, ибо для него, начавшего жить, как он пишет «в год смерти Ленина», иной России не существует.

Виктор Астафьев незамутненно чист, высок и нравствен в своем патриотическом чувстве, в этой своей любви. Он развивается в традиции того социального, демократического понимания народности, которое всегда составляло славу великой русской и советской литературы, в современности равняясь на Шолохова и Леонова, наследуя, если говорить о ближайших предшественниках, Твардовскому, Овечкину, Яшину.

Характерна особенность, впервые подмеченная А. Макаровым: уже в первом сборнике повестей «Листопад», изданном в 1962 году, Астафьев расположит их не в порядке появления, а первой поставит «Стародуб». «Стародубом» открывается и последний сборник писателя — «Повести о моем современнике».

Повесть эта при некоторых недостатках, о которых уже много сказано в критике, беспощадно реалистична и убедительна в изображении древнего патриархального кержацкого быта со всей бесчеловечностью его «древлеотческих устоев». Как справедливо заметил критик А. Михайлов в предисловии к сборнику В. Астафьева «Ясным ли днем» (Вологда, 1972), «забывать об этом нельзя, тем более, что ныне порой проявляется склонность к идеализации патриархальной старины, к сглаживанию противоречий общественного развития».