Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе

Вот почему немотивирован, думается мне, набат, который звучит в душе учителя Хория, когда он узнает об этих комических происках Балты: «Если бы он был воинским начальником, он поднял бы своих солдат по тревоге. Если бы у него было пять-шесть взрослых сыновей, он окликнул бы их по именам, и они стали бы рядом, чтобы поделить с отцом его участь. Если бы он был неграмотным крестьянином начала этого века, он взял бы вилы и с этими вилами пошел бы туда, на гору, где стояла Звонница...»

Читать эти гневные филиппики в адрес ничтожного Балты странно потому именно, что в повести не показано никаких хоть сколько-нибудь серьезных обстоятельств, объясняющих столь патетический накал гражданского гнева героя: «Все, что он ненавидел в своей жизни, собралось теперь в одном обличье, в одной человеческой индивидуальности, и кулаки стали наливаться свинцом... Он шел выяснить раз и навсегда, чего хочет тот человек от жизни и чего хочет от жизни он сам».

Право же, есть какая-то нарочитость в этой нервной патетике по очевидно комедийному поводу, явное несоответствие между событиями, которые происходят в повести, и такой завышенной интонацией, с которой автор и его герой комментируют эти обстоятельства.

Видимо, почувствовав это, Друцэ резко и опять-таки недостаточно мотивированно, на мой взгляд, по своей авторской воле драматизирует развитие событий в повести. Ее действие приобретает прихотливый и неожиданный поворот. На смену обличительному смеху приходят обличительные декларации, бытовая комедия без видимых к тому причин и оснований перерастает в чуть ли не трагедию. Результат этот достигается вполне испытанным, так сказать, романтическим путем: в древнюю Звонницу, уже много веков спокойно стоявшую на своем месте, внезапно попадает молния. А воспитанники Хории совершают в этот миг черное предательство: вполне современные десятиклассники, да еще деревенские ребята, которых, как известно, даже когда баня горит, в доме не удержишь, из страха перед директором не решаются тушить легендарную Звонницу.

И дело опять-таки не только в ненатуральности такого рода ситуации, но еще и в том, что ребята, их реальная психология и человечное поведение словно и неинтересны автору. Ситуация эта лишь повод для романтической тенденции: «Такая тишина, такая пустыня легла между учителем и его учениками, что трудно было себе представить, как они могут находиться под одной крышей, дышать одним воздухом. Они не были родственниками, они не были односельчанами, ему даже показалось, что они не являются детьми одного и того же народа...»

Учитель Хория, образ поначалу живой и реальный, постепенно, именно из-за ненатуральности переживаний, связанных с судьбой Звонницы, а затем еще и с изменой (мнимой или действительной — неясно) жены, все в большей степени начинает превращаться в искусственно романтизированный рупор авторских идей.

Такого рода противоречие между реалистической и, условно говоря, сентиментально-романтической тенденциями в искусстве становится характерным для какой-то части современной прозы. И в первую очередь — той лирической, поэтической прозы, которая утверждает нравственные ценности истории, духовные ценности многовековой народной, крестьянской жизни на материале ли русском, молдавском, украинском или армянском. Обоснованна и гуманистична забота о преемственности всего лучшего в духовных традициях прошлого, о сохранении этих ценностей в современных условиях социального и научно-технического прогресса. Но при недостаточной четкости социальных позиций такого рода эмоциональная тревога может порой обернуться тоской по прошлому вообще, сентиментальным, элегическим романтизмом по отношению к нему. А, как известно, нравственный идеал органически сопряжен с идеалом эстетическим.

Суть этой проблемы применительно к повести «Запах спелой айвы» состоит, думается, в противоречии между исходными реалистическими началами поэтичной прозы И. Друцэ и его полемическим проповедничеством, оборачивающимся чисто романтической тенденциозностью, небрежением к психологическим мотивировкам, устремленностью к прямому лирико-публицистическому выражению определенного комплекса нравственных идей. В той степени, в какой лирико-патриотическое чувство, составляющее пафос повести «Запах спелой айвы», возникает как естественный результат художнического исследования народной жизни, повесть эта достоверна и правдива. Но там, где поэзия реальности подменяется декларативной проповедью, где главным для художника становится не постигаемая им действительность и не характеры, вырабатываемые ею, но субъективная патетика, проза как рупор авторских идей, — достоверность уходит. Уходит подлинно реалистическое искусство.