Самая темная ночь

– Антонина! Ты меня слушаешь? Хорошо, потому что самое интересное я оставил напоследок. Хочешь узнать, что именно? – Цвергер придвинулся ближе, его губы почти коснулись ее уха, и Нине понадобилось собрать последние силы, чтобы заставить себя сидеть спокойно. – Все случилось из-за тебя, – прошептал он. – В первый раз я приехал в Меццо-Чель, потому что мне любопытно было посмотреть, что сталось с моим давним приятелем. Не более того. Признаюсь, я гордился собой, и мне хотелось, чтобы он увидел, чего я достиг. Помимо прочего, мне этого хотелось потому, что я всегда подозревал: это он сдал меня старому ублюдку, ректору семинарии. Догадываешься, что случилось дальше? О, это восхитительная история. Я приехал на ферму, увидел тебя, и мне сразу стало ясно: здесь что-то не так. Ты была причиной моего любопытства. Ты стала поводом для второго визита. И в итоге ты привела Никколо к смерти. Скажи мне, что ты это понимаешь.

Она никогда в это не поверит. Нет, не поверит.

– Молчишь? А знаешь, какое обещание я дал твоему обожаемому Никколо, когда на его шею накидывали петлю?

«Нет. Нет!» – пронеслось в голове у нее.

– Я пообещал ему найти тебя и гнусное отродье, которое ты носишь, а потом отправить вас обоих туда, где место всем евреям. Туда, откуда не сбежишь. Туда, где все может закончиться только смертью. В склеп для тех, кто ничего не заслуживает, кроме забвения. Эти мои слова были последним, что он услышал.

Предательские слезы хлынули из глаз, покатились по щекам, но Нина ничего не могла с ними сделать – ее руки по-прежнему были связаны за спиной.

– Ну давай же, не молчи. Где твои оскорбления? Уговоры? Мольбы о пощаде?

Она не станет думать о Цвергере. Вместо этого она будет вспоминать один из последних вечеров с Нико. Это было примерно за неделю до начала боев на Монте-Граппе; семья Джерарди тесной компанией осталась за кухонным столом после ужина. Электричество в деревне опять отключили, но они зажгли керосиновые лампы, чтобы осветить кухню, Нико читал вслух «Божественную комедию», и стихи в его исполнении звучали особенно прекрасно, просто волшебно. И все они были так счастливы… Слова сорвались с губ Нины сами собой:

– «Душа взойдет опять к своей звезде, с которой связь порвала…»[48]

– Что? – не понял Цвергер. – Какая-то бессмыслица.

– О, в этом бездна смысла. Но таким, как ты, его не понять.

– Заткнись!

Однако Нина не собиралась затыкаться, потому что она только что опять обрела свой голос, а вместе с ним – мужество. Больше она не будет молчать.

– Ты попался в ловушку, ты заперт в кошмарном сне, созданном тобой же, и твои злодеяния тебя раздавят. Они станут погибелью для тебя и для тех, кто сейчас стоит на твоей стороне. Наш поэт об этом знал. А ты?

– Я не намерен слушать дурацкие еврейские тексты…

– Это «Божественная комедия», четвертая песнь «Рая». Но что ты можешь знать о Данте?

Цвергер сдернул ее со стула и, толкнув к стене, схватил за горло. Нина почувствовала его гнилое дыхание, ее затошнило, но она продолжила говорить:

– Что еще ты можешь у меня отобрать? Ты убил моего любимого мужчину, моего ребенка и моих родителей. Их больше нет, а с ними исчезла и твоя власть надо мной. Ты сделал из нас мучеников – неужели не понимаешь? В истории останутся имена таких людей, как Никколо и мой отец, а тебя и тебе подобных ждет забвение.

Пальцы на шее Нины сжимались, выдавливая из нее жизнь, и в тот момент ей было почти смешно смотреть на Цвергера, ополоумевшего от ярости. Она сводила его с ума, и он никак не мог ее остановить. Рядом с этим открытием смерть потеряла для нее значение.

Словно сквозь вату, Нина услышала, как хлопнула дверь, а затем зазвучали приближающиеся шаги. Пальцы Цвергера разомкнулись на ее шее. Она сползла по стене на пол; горло горело, как в огне, но никто ей не помог.

– Zuerst dieser Partisan und jetzt diese Jüdin. Wann wirst du lernen?[49]

– Sie hat mich provoziert…[50]

– Schick sie nach Norden. Überlassen Sie es anderen, Ihr Chaos zu beseitigen. Das ist eine direkte Bestellung[51]

Снова послышались шаги – теперь удаляющиеся. Кто-то обронил сквозь зубы проклятие. Затем ее пнули сапогом в бок.

– Вставай, – велел офицер, который только что разговаривал с Цвергером, и пнул ее еще раз – так, что она наклонилась вперед, встав на колени, и смогла каким-то образом подняться на ноги из этого положения. Офицер вытащил из-за пояса нож, и Нина задержала дыхание, ожидая, что он ее зарежет. Но немец лишь перерезал веревку у нее на руках.

Он взял ее за локоть и повел прочь из кабинета, по коридору и на улицу.

Была ночь. У подъезда ждал грузовик. Офицер толкнул Нину к борту, чьи-то руки подхватили ее и затащили в кузов, заполненный другими пленниками. Здесь были в основном мужчины, и они все смотрели на нее – кто с ужасом, кто с жалостью, кто с отвращением.

Она взглянула вниз, не понимая в чем дело, и вспомнила, что корсаж у нее промок от молока.