Самайнтаун

К тому моменту, как толпа людей вокруг наконец поредела, Франц отбил себе все локти и колени, расталкивая их. Так он даже не заметил, как они очутились в глухом переулке меж красно-кирпичными домами Темного района и как подозрительно тихо сделалось вокруг. Золотистые локоны щелкнули его по носу, настолько близко он оказался к цели, и пальцы наконец‐то сжались на белоснежном плаще, дернули на себя с такой силой, что затрещала ткань.

– Кармилла! – вскричал Франц, задыхаясь, и она обернулась.

Тонкие светлые брови, такой же светлый лик, темно-красные глаза, которые при скудном освещении можно спутать с карими, чем она, очевидно, и пользовалась столько лет. Теперь Франц знал, что такими глаза становятся, если каждый день пить много, очень много крови. Даже больше, чем выпивают все живущие в Самайнтауне вампиры, вместе взятые. В ложбинке под лебединой шеей лежал лазурный кулон-камея с ангельским портретом – Кармилла до сих пор его носила.

Вот оно. Прямо перед ним – проклятие. Женщина, чей лик он видел последним, прежде чем смерть стала его мечтой. Женщина, которая меняла ему капельницы и ставила уколы, гладила по волосам, когда он стенал от лихорадки, и даже позволяла пялиться на ее грудь, снисходительно делая вид, что не замечает увлечения пылкого юнца. Женщина, которая уже давно должна была состариться и тоже умереть, но все еще оставалась молодой. Она больше не сжимала губы, чтобы спрятать верхние и нижние клыки, и не носила сестринский костюм с накрахмаленной косынкой.

Это была женщина, которая обратила Франца в вампира и в которую он теперь вцепился мертвой хваткой, сжимая ее плечи обеими руками. Она смотрела на него так, будто видела впервые.

– Простите, – сказала Кармилла. – Мы знакомы?

«Ты убила меня! Ты убила меня!» – встало в горле, как и многие слова, которые Франц в своей жизни так и не озвучил. Он окаменел, пальцы его разжались, выпуская плащ, и на секунду показалось, что весь Самайнтаун превратился в бездонную выгребную яму. Франц в нее упал.

Она его не помнит?

Она превратила его жизнь в бесконечное мучение и просто вычеркнула из памяти?

Она не в курсе, что сотворила с ним?

– Не смей, – прошептал Франц. – Не смей делать вид, что ты меня не знаешь! Больница святого Энгельса. Пятьдесят лет назад. У меня была лейкемия! Ты сказала, что покажешь мне кое-что, пришла через два часа после отбоя и поцеловала меня, а потом…

– Простите, – повторила Кармилла снова и вдруг хихикнула, будто глумилась над ним. – Не припоминаю такого. Ты меня с кем‐то спутал, милый мальчик.

Нечто, как ее слова, вдруг ударило Франца в висок.

Послышался чей‐то вскрик, и перед глазами завертелся переулок, кирпичные стены домов, лужи с гниющими в них листьями и красная юбка. Франц оказался на земле, пролетев несколько метров и свалившись на бок от удара настолько точного, будто его поразил не чужой кулак, а стрела, пущенная из лука. Быть может, то и была она, потому что, когда мир перед глазами перестал плясать, Францу показалось, что он слышит охотничий горн.

Волосы, воротник кожаной куртки, толстовка под ней – все вмиг пропиталось кровью, но в этот раз Франц не отключился. Перевернулся на спину и, привстав на локтях, посмотрел снизу вверх на рыжеволосого мужчину, о котором совсем забыл в пылу отчаяния. Кармиллы же и след простыл. Где‐то со стороны многолюдной улицы раздались визг шин и гудок автомобиля, в который Херн – «Ах, так вот он, новый ухажер Титании!» – поспешно затолкал ее, прежде чем нависнуть над Францем, расставив ноги по обе стороны от ног его.

«Это у меня в глазах двоится, или у него рога?».

– А Пак говорил, что они с Леми воткнули в тебя кол, – хмыкнул Херн, закатывая рукава двубортного пальто. Волки, лани, кролики, перепелки… И кельтские орнаменты, сигилы. На его коже, почти до самой шеи, была вытатуирована охота. – Неужто мимо сердца промахнулись? Криворукие совсем, что ли…

– Не промахнулись, – выдавил Франц. Кровь заливала ему глаза, мешая видеть, капала с челки и ресниц, и Франц зашипел сквозь зубы от разочарования: столько давился, сколько вливал ее в себя, а она уже вытекает наружу! Хоть бы денек продержался! – Просто что в меня ни втыкай, я не умру. Такой вот прикол. Сам от этого страдаю, не поверишь.

– Поверю, – произнес Херн. – Когда‐то я тоже мечтал о смерти. Это в природе всех живых существ – стремиться к ней, испытав потерю. Вряд ли твоя природа устроена как‐то иначе. Но, чтоб ты знал, я прежде не встречал никого, кто не смог бы умереть, если жаждал этого по-настоящему, а не только на словах.

– Тогда рад знакомству. Меня зовут Франц Эф, – весело представился он. – Как найдешь способ меня убить, дай знать, я тебе заплачу.