Самайнтаун

Профессор Цингер был человеком не только большого и гибкого ума, но и своего слова, поэтому уже через полчаса после того, как Титания нагрянула к нему под стеклянный купол, он предоставил ей мешок семян из личных запасов и четверть гектара земли, как раз освобожденной к посеву для других, привезенных из-за моря растений. Титания тревожилась, как бы клематисы, захватившие ранее черный дуб, с которого все и началось, не проникли сюда и не изжили подснежники до того, как они дадут стойкий урожай. Однако профессор успокоил ее, мол, нет больше никаких клематисов в оранжерее, исчезли они все, причем вместе с корнями, будто их не просто срезал кто, а выкопал.

«И я даже знаю, кто именно. Ах, почему я сразу не догадалась! – озарило Титу. – Вот как Ламмас смог в сердце осени лето посадить – сначала он посадил лето в лете. Воспользовался оранжереей, как я сейчас, дабы осень их не сгубила прежде, чем они окрепнут. Вот для чего приходил тогда и Херн – собирал урожай…»

– Значится, вы снова собираетесь чаровать? – профессор нарушил ход ее мыслей, спросив едва слышным шепотом из-за спины, хотя до этого момента благоговейно подглядывал за приготовлениями с уважительного расстояния в десять шагов. – Могу я в последний раз понаблюдать?

– Конечно, можете, – ответила Титания снисходительно, закатывая рукава. – В конце концов, это ведь ваша оранжерея.

Профессор, кажется, даже притопнул от восторга. Несмотря на седину и сгорбленную спину, там, внутри него, под морщинистой огрубевшей кожей и строгим пиджаком, все еще сидел тот очарованный ботаникой мальчишка, который видел в ней снизошедшее божество. А снизошла она к нему когда‐то давным-давно, буквально – спустилась с деревьев, по которым тогда еще перебиралась из одной части города в другую, пока Джек не научил ее пользоваться трамваями. В ту пору Титания все еще плохо ладила с людьми, в разы хуже, чем сейчас, и потому компанию ей в отсутствие Джека составляли травы. Титания заботилась о них и потому налетела на молодого Цингера, завидев, как он дергает и топчет какой‐то несчастный черенок. В те дни она еще ничего не знала ни о науке, ни об опытах, им проводимых. Оттолкнула, отбросила юнца, а затем склонилась над замученным черенком – кажется, то была смородина – и вдохнула в него новую жизнь.

«Вы фея? – угадал он тогда практически безошибочно. – Можете сделать так еще раз?»

Именно так Титания узнала, что мужчины, оказывается, могут смотреть на нее с открытым ртом не только от желания, но и от восторга. Точно так же этот юнец, ставший мудрым и известным на полмира профессором, смотрел на нее и сейчас, когда поле медленно, но уверенно покрывалось набухающими белоснежными шляпками. Те поднимались из невысокой травы, будто бы пробуждались ото сна. Семена всходили, политые не водой, но золотой пыльцой, оседающей на листьях и деревьях. Титания тянула ее за собою шлейфом и обходила грядки по периметру, раз за разом, пока воздух вокруг не стал тугим и плотным, будто сотканным из шелка. Он укрыл семена и, за считанные минуты их прогрев, взрастил цветы прощения, что помогали любые сожаления принять и пережить, тем самым лишая клематисы власти.

Чтобы подснежников хватило всему Самайнтауну, да не на один день, Титания срезала лишь половину цветов, а второй половине велела разрастаться, чтобы к ее следующему визиту поле заполнилось снова. Собранные цветы она, не без помощи Цингера, принесшего чемоданчик разных склянок и шприцов, размяла ступкой до вязкой и полужидкой кашицы. Все в ход пошло: и лепестки, и пестики, и тычинки с листьями, и даже стебли. Новорожденные и хрупкие, подснежники легко крошились, и свежий запах их, как дорогие благовония, пьянил.

– Профессор?

Титания обернулась. Когда она почти закончила сбор, Цингер вдруг выронил корзинку с оставшимися бутонами, осел на грунтовую дорожку между участками и приложил ко рту хлопковый платок, чтобы окропить кровью его, а не Титанию, тут же сорвавшуюся с места и опустившуюся подле. Пыльца ее потускнела, а следом потухли глаза. Они, зоркие, могли добычу за милю увидать, но оказались недостаточно внимательными, чтобы увидеть болезнь на расстоянии вытянутой руки. Хотя, как и в случае с Херном, догадаться, что Цингер тоже лихорадку подхватил, можно было сразу: все праздники Самайнтауна он посещал исправно, а в кафе Наташи и вовсе славился как завсегдатай. Особую страсть он питал к ее тыквенному пуншу…

– Профессор, пожалуйста, примите, – сказала Титания, натягивая флисовую юбку на колени, чтобы открыть на них уже заготовленную баночку, постучав по дну ногтем. – Нужно положить немного на язык и проглотить. Можно запить водой, а лучше белым чаем – он ускоряет всасывание. Я на людях еще не проверяла, но уверена, что должно помочь…

– Значит, поможет, – кивнул профессор, но протянутую Титанией руку со жменькой перетертых лепестков не принял. Откашлялся как следует и, снова промокнув платочком рот, поправил пиджак невозмутимо, будто не его дыхание свистело от того, что клематисы уже прорастали в легких. – На меня лекарство свое не трать.