Самайнтаун

Титания встала на крыльце, как на помосте, глядя снизу вверх на узкую кирпичную тропу, что выкладывала путь через двор к дороге и которую, как муравьи, заполонили люди. Ветер – непривычно теплый для Самайнтауна, несущий лето, как он нес золотые сухие листья еще неделю назад, – трепал ее волосы и платье в следах сырой земли, в которой она копалась ради них всю ночь.

«Звери, – думала Тита, – тоже кусают руку, если та перестает кормить. Звери тоже воют, когда в лапу впивается капкан, и бросаются на тех, кто кажется слабее».

Как звери, люди были худшими из них, потому и годились только в пищу животным покрупнее. Их вид, беснующийся – может, справедливо, может, она даже могла бы их понять… – невольно вызывал у нее сосание под ложечкой. Во рту копилась слюна, и десны ныли от того, как сильно хотелось зубам вонзиться в плоть. Оскорбления в адрес Джека заостряли инстинкты Титы подобно точильному камню.

Услышав еще одно, она повернула голову под неестественным углом, заставив говорившего тревожно сглотнуть и потупиться. Никто не понял, что в тот момент волосы Титании треплет уже не ветер. Они шевелились сами, извивались, точно змеи, и ползли по ее щекам, плечам, спине, ища добычу, чтоб обвить и сломать хребет. Голова опустела от мыслей, человеческих, раздельных, внятных, каким учил ее Джек, – и наполнилась темными желаниями. Лицо, в равной мере пугающее, как и прекрасное, вдруг стало только пугающим, даже совершенно диким.

– А еще у нас в квартале прорвало канализацию, все подвалы затопило, воняет сплошь дерьмом!

– Я видел трупы, на улице разгуливающие… В Самайнтауне ведь полно детей! С каких пор мы стали давать зомби вид на жительство?!

– А что на счет Дня города? Я видел плакаты, что он все равно состоится… Это разве безопасно? Кто гарантирует нам, что история с базаром не повторился?!

– Пусть эта эгоистичная самовлюбленная тыква покажется и все сама нам объяснит! А то…

– ПРОЧЬ!

Единственное, что было в Титании сильнее, чем голод, – это преданность Джеку. Он возлагал на нее надежды, которые она не могла не оправдать. Но именно это бы Титания и сделала, если бы перерезала всех жителей Самайнтауна, как хотела. Поэтому она закричала, во все горло, скалясь и шипя:

– Пошли прочь от крепости и Джека!

Часть слов прозвучала неразборчиво из-за того, что все они слились в рычание, зато толпа резко замолчала. Где‐то мелькнули вспышки фотоаппаратов – журналисты местных газетенок слетелись, как стервятники, – и Титания разбила их объективы все до одного, подобрав с земли мелкие садовые камешки. Посыпались стекла камер и экранов, несколько человек вскрикнули и отхлынули назад. Чтобы закрепить эффект, Титания сиганула с крыльца и припала к земле животом, как кошка. Удивительно, сколь понятливы перед ее зубами и когтями оказались те, кто прежде не понимал человеческого языка: толпа, которую Франц до нее тоже пытался выпроводить несколько часов кряду, разбежалась в разные стороны в мгновение ока. Вскоре двор Крепости полностью опустел, остались лишь соломенные куклы, раскачивающиеся на плакучих ивах под окнами дома, на которые Титания, выпрямившись, устало махнула рукой. Сколько бы они ни срывали их, те на следующее утро появлялись вновь. Так что вместо этого она сгребла с земли листовки, оброненные кем‐то из толпы, и зашла наконец‐то в дом.

«Ламмасград. Добро пожаловать в город вечного лета!»

Титания фыркнула и разорвала новую городскую брошюру пополам, прежде чем скормить ее огню в камине зала. Даже Франц, наблюдавший за ней из окна, не отпустил ни одной глупой шутки, когда та прошла мимо. Его вытянутое лицо было настолько белым, что из-за такой же белой кухонной стенки на фоне могло показаться, будто оранжевые глаза парят в воздухе. Когда Титания проходила мимо арки еще раз, на этот раз, чтобы подняться наверх, Франц задрал в руке пустой фарфоровый чайничек:

– Может тебе… э-э… налить чаю?

– Нет.

– А есть не хочешь?

– Хочу живьем сожрать тех, кому Джек всего себя отдал, но кто на деле не стоит ни одного его кусочка! Сожрать бы так, чтобы страдали, по кусочку же и отрывать, жевать, проглатывать, пока еще живые…

– Ух ты, – сказал Франц и, поскребя пальцами взъерошенный затылок, для вида порылся на полке со сладостями. – Человеческого мяса у нас, к сожалению, нет. Но, может быть, шоколадное печенье подойдет?