Самайнтаун

Кажется, эта идея пришла к нему во время просмотра одного из фильмов, где обращенные Дракулой вампиры, зовущиеся уничижительным словом «отпрыски», погибли следом за хозяином, когда в него самого воткнули кол. Франц тогда даже кружку с растворимым кофе опрокинул себе на джинсы, настолько резко подался к экрану с криком «Вот оно!». Может быть, поэтому он не умирает? Потому что жива Кармилла? Изменится ли что‐то, если сгинет та, кто заразил его бессмертием? Даже если нет, то заявиться к ней на сей раз во всеоружии кажется логичным, ведь без

оружия Франц уже пытался – и услышал только:

«Не припоминаю такого. Ты меня с кем‐то спутал, милый мальчик».

Что ж, запамятовала. С древними вампиршами, повидавшими за тысячу лет сотни тысяч лиц, это наверняка бывает. Но если он попробует всадить кол ей в сердце, это должно освежить ее память, верно?

Не дожидаясь возвращения домой – Лора как раз задерживалась, отправившись на какое‐то «чаепитие» в бакалею, – Франц вырезал из мебельных ножек пять таких кольев прямо в машине. Древесная стружка летела на резиновый коврик, пока он, ловко орудуя коротким охотничьим ножиком, стачивал с шершавых брусочков слой за слоем. Вопреки легендам, будто осиновое дерево такое же проклятое, как вампиры, оно оставляло в пальцах Франца заноз не больше, чем любое другое, и даже не обжигало. Когда‐то он пробовал повеситься именно на осине, следуя по стопам Иуды Искариота, чье самоубийство осину и прокляло, но нет – древо как древо. Прочное, однако, и при этом гибкое, а потому идеально подходит для кольев. Наточил его Франц быстро и практически идеально, до ровных краев и тонкого, как игла, наконечника.

С мечтательной улыбкой подумав, что таким и себя приятно было бы убить, Франц спрятал три готовых кола в бардачок, а два – себе под куртку.

Они грели небьющееся сердце, слегка постукивая друг о друга во внутреннем кармашке, когда Франц широким торопливым шагом вошел в бар «Жажда» на закате четвертого дня бесплодных поисков, которые и привели его туда, куда он поклялся больше никогда не приходить. Не себе, правда, а тем, кто, как всегда, встретил его там, развалившись на высоких барных стульях возле мигающего, но абсолютно пустого танцпола. Весь бар казался заброшенным, как и многие заведения, после событий прошлого воскресенья. Сцена, где стояли музыкальные инструменты и барабаны Лоры, на которых Франц постарался не задерживать взгляд, залитая белоснежным светом софитов, выглядела одинокой. Лишь самайнтауновские вампиры вечно кутили здесь без оглядки на все и всех – и это была одна из причин, почему Франц старался с ними не пересекаться. Но, увы, далеко не первая в списке.

– А ну проваливай отсюда, дневничок! Тебя сюда никто не приглашал.

«Дневничок? Так они меня больше всего не любят все‐таки из-за того, что я могу ходить под солнцем и в отличие от них не превращаюсь при этом в котлету-гриль?» – задумался Франц невольно и усмехнулся, не в силах ничего поделать с взыгравшим чувством превосходства. Забавно, что сам он всегда ненавидел эту свою способность и завидовал другим так же, как завидовали ему. Впрочем, вряд ли только его список причин для ненависти был длинным. Франц не сомневался, что местные вампиры назовут еще с десяток, если спросить, почему они его не любят. Кто‐то наверняка вспомнит, как он неуважительно скривился и шлепнулся в обморок, когда ему протянули пакет охлажденной крови из холодильника «выпить за знакомство»; а кто‐то – что у Франца нет родителя, а это, считай, то же самое, что родиться с клеймом «отброс» на лбу. Кто‐то же наверняка припомнил бы, как однажды Франц выхватил у новоиспеченного полицейского «глок», которым тот решил похвастаться перед друзьями, и пустил себе пулю в лоб, даже не удосужившись выйти и забрызгав мозгами всех присутствующих.

Именно во время последнего инцидента Франц, кстати, и узнал, что вампиры, оказываются, не жалуют тех, кто не гордится тем, что он вампир. Хотя, может, дело и тут было в обычной зависти… Ведь когда ты бессмертен до первого луча рассвета, а кто‐то бессмертен абсолютно, твое «бессмертие» внезапно перестает казаться таковым и превращается в распиаренное фуфло.