Самайнтаун

Не говоря ни слова, Херн резко шагнул вперед и сделал выпад. Титания даже вздрогнула от неожиданности. За его спиной, перетягивая плечо широким кожаным ремнем с кованными бляшками, вздымался колчан стрел. Одна из них вдруг оказалась у Херна во вскинутой руке, вытащенная быстро, одним движением. Наконечник, каменный и острый, почти чиркнул Ламмаса по подбородку, метя в шею, но замер в нескольких дюймах от нее. Титания тоже замерла. От вида крови, побежавшей у Херна изо рта вперемешку с фиолетовыми лепестками, у нее почему‐то заныло где‐то в подреберье.

– Слушайся меня, охотник, – спокойно сказал Ламмас. – Или, по крайней мере, не мешайся. Иначе не быть нашему обмену, будешь возглавлять Дикую Охоту до скончания веков. Этого ты хочешь?

Титания увидела, как у Херна дернулся кадык. Он сглотнул кровь и лепестки, закашлялся, и стрела упала. Внутри него во всей красе расцветало обещание – клятва верности, принесенная Ламмасу, не ей. Он еще несколько раз порывался устремиться к вязу, но каждый раз давился и, не в силах превозмочь ни боль, ни жажду наконец освободиться, отступал. Ламмас, неспешно двинувшись к Титании, будто провел между ними и всем остальным лесом невидимую черту.

– Вечно все самому приходится делать!

Он жаловался и ворчал, пока шагал, облаченный в черное: водолазка, брюки, плащ, одна темно-серая перчатка. Титания никогда прежде не видела его воочию, но точно представляла себе не так. Тело казалось слишком длинным, а лицо – слишком молодым. Непропорциональный, хромающий не то на одну ногу, не то на обе. Он напоминал Титании соломенную куклу, как та, что болталась на его кожаном ремне. Кудри светлые, льняные, а глаза черные-черные, почти зрачка не видно – и веснушки, веснушки! По всему курносому лицу, точно брызги ее пыльцы. Улыбался он и вправду жутко, так, будто хотел, чтобы у него порвался рот. Все зубы было видно – и щербинку между верхними в том числе. Но не казался Ламмас при этом ни милым, ни забавным, каким бы мог быть человек с такой мальчишеской, «сельской» внешностью. Вместо этого он казался абсолютно чокнутым. И благоговения пред ним, как пред силой лета, подобно силе осени, она не ощущала тоже. Но знакомое

… Нечто знакомое в нем все же было.

Еще одна спица Колеса.

– Херн говорил, ты с цветами ладишь. Как тебе мои?

Ламмас спросил насмешливо, когда оказался к ней вплотную. Даже досуха испитая рябиновым древком, едва дышащая – железный шнур, казалось, стягивает тем крепче, чем отчаяннее она пытается его порвать, – Титания взбрыкнула и ударила Улыбающегося человека наотмашь. Ногти ее рассекли воздух, но не широкую улыбку – он вовремя сделал шаг назад. Затем опять приблизился, и Тита поняла – второй раз ударить она уже не сможет: там, где на ее коже цвели черно-белые цветы, как память о возлюбленных, теперь расцветали клематисы. Тугие зеленые стебли обхватили щиколотки и запястья, развели их в стороны, а затем принялись мерзко пробираться под одежду и расти, расти, расти, покрывая ее, как кокон из хитина. Титания знала, что говорить с ними бесполезно, тем более когда хозяин рядом: язык клематисов еще более дикий, чем она, древний и запутанный. Трава позеленела под ее ступнями – чтоб не удушиться, стоять приходилось буквально на носках, – и в воздухе повеяло солнечным теплом. Лето потянулось к Титании и схватило. Она прижалась – нет, вросла – в вязовое древо, и вот Королева фей опять склонилась перед духом пира. Покорила ее осень, а подчинило себе – лето.

– Не волнуйся, мне нужны только кончики. Пальцы целиком я тебе отрезать не буду, у меня их и так много. Зачем мне лишний хлам?

Маленький серебряный ножик, похожий на перочинный, который Ламмас снял с ремня под своим плащом, заскользил через ее плоть гладко и легко. Ламмас придавил одну ладонь Титании к коре и расправил ее пальцы, принявшись поочередно срезать подушечки каждого из них, как ломти хлеба. От последней фаланги до основания ногтя, вдавливая лезвие по центру, чтобы, углубив затем, снять не только кожу, но и немного мяса. Будто кожуру счищал с морковки, кусочек за кусочком.

Титания завизжала. Не от боли – хотя больно было очень-очень, а потому, что больше сделать ничего и не могла. Однажды она уже лишилась своих крыльев – жесткая кора скребла изогнутую спину как раз там, где на лопатках бледнели розовые шрамы, – а теперь лишалась чар. Титания – не просто Королева фей и Матерь. Она еще паук. Плетет букеты, плетет их голос, плетет жизнь для попросивших о том людей, потому что сплести ее для тех, кого сама убила, она уже не может. Но что будет за паук без паутины? Кем она станет, если не сможет ее вязать?

– Еще немного… Ох, сколько пыльцы течет! Большой пальчик у нас самый сочный, а?