Самайнтаун

– А я что, не могу быть счастлив без головы? – весело отозвался Джек и махнул рукой. – Меня не очень‐то интересует, что люди обо мне скажут, если ты беспокоишься об этом. Эти люди когда‐то сожгли нас на костре. Так что пусть думают, что хотят, второй раз убить меня все равно не смогут. А мне и так нормально, честно!

– Уверен?

– Уверен.

– Ну, как хочешь, – сдался Ламмас и перехватил его голову поудобнее под мышку. Он никогда особой принципиальностью не отличался, а сентиментальностью и мягкосердечием, которые бы не позволили ему так бессовестно распоряжаться головой Джека, и подавно. Потому, коль тот сказал, что хочет так, значит, и вправду хочет. За это Джек Ламмаса больше всего любил – за то, что понимал, не осуждая и не спрашивая. – В конце концов, мы планируем приглядывать за тобой первое время, поэтому, если что пойдет не так, в любой момент сможем вернуть ее тебе назад, – веско заметил тот. – И попробовать еще раз, по-другому.

Все братья неуверенно кивнули. Джек тоже. Точнее, попытался, забыв, что головы‐то нет, из-за чего шея его смешно согнулась. Лита, наконец‐то отделавшись от Остары, засмеялся, тыча в него пальцем.

– Безголовый Джек, Безголовый Джек!

Джек бы улыбнулся ему, да нечем было. Поэтому он лишь подошел, наклонился и потрепал маленького Литу за его мягкий хохолок, как у того вороненка, которого они вместе выкормили и выходили и который теперь где‐то гулко кричал в лесу и по-прежнему иногда залетал в их хижину, садился на окно и голосил раза в три громче, требуя подбросить объедков со стола. Капризное создание.

– Только нельзя будет ее тушить, – предупредил Имболк напоследок, когда свечу в ладони Джека трепетно вложил, будто новорожденное дитя передал. На ощупь она оказалась холодной, гладкой – и вправду кость. Оставалось сделать лишь пять или шесть шагов до ритуального костра, чтобы зажечь ее и освободиться. – Если затушишь, твоя сила к тебе вернется, понял? Снова станешь ты Самайном, и снова Великая Жатва начнется из года в год. Держись подальше от неприятностей и мертвых. От всего, что может суть твою нечаянно пробудить иль воспоминания. Свеча никогда без твоей воли не угаснет, но стоит тебе только захотеть… Ключичные косточки, знаешь ли, вырывать было неприятно. Так что уж позаботься о ней! Пусть всегда горит, как звезды.

Джек сосредоточенно кивнул, внимая, стараясь запомнить все слово в слово, чтобы хотя бы это не забыть так, как он вот-вот потеряет в глубинах памяти все прочее – свое прошлое, бесконечно кровавое и темное, как та ночь, в искрах которой он родился; свои жатвы, невинных людей, на чьи головы обрушилась жажда Колеса, и свою косу, Барбару, которую ему пришлось взять другой рукой и, на мгновение прижав к сердцу в качестве прощания, передать братьям.

– Но я обещал ее никогда не оставлять… Мне точно нельзя взять Барбару с собой?

– Нельзя. Твое оружие должно вершить твою работу. Без этого никак. Да и мало ты свое обещание исполнял, что ли? Вы с ней знакомы даже дольше, чем мы все с тобой!

– Да, я понимаю, просто…

– С ней все будет хорошо.

– Угу, – кивнул Джек, с трудом разжимая на ней пальцы. – Прости меня, Барбара.

– Стой, стой! Не вырывайся! Слышала, что сказал тебе хозяин? Ты остаешься здесь.

Ей это явно не понравилась – перенявший косу Йоль с трудом удержал ее древко в сжатом кулаке. Он слышал девичьи стенания в том шипении, с которым Барбара пыталась ускользнуть, снова растечься на земле и прильнуть к нему обратно, насильно отделенная от тени Джека. Ее изогнутое лезвие истекало тьмой и роняло капли на траву, будто плакало. Джеку пришлось всему сжаться, чтобы тоже не завыть. Он отвернулся к костру поспешно и прошептал маленькой душе, тем ее крупицам, что были и оружием его, и другом последние несколько тысяч лет:

– Слушайся их, как слушалась меня, хорошо, Барбара? Однажды я к тебе вернусь. К вам всем, – сказал Джек уже громче обступившим его братьям. – Колесо, как и семью, ничто не остановит. Однажды мы воссоединимся с новым его поворотом.

– Да будет так, – торжественно изрек Имболк и отошел в сторонку, встал в тот же ряд, где стояли остальные.

– А теперь… – сказал Мабон.

– Зажги ее, зажги! – нетерпеливо захлопал в ладоши Лита.

– И все закончится, – вздохнул Белтайн.

– И все начнется, – добавил Йоль.

– Прощай, Джек, – кивнул Остара.

– Будь счастлив, брат, – произнес Ламмас и обнял его в последний раз. – Если у тебя это получится без головы, конечно.

Эту самую голову он до сих пор держал в руках, когда Джек, тихо рассмеявшись, шагнул к костру и подставил под его язык фитиль костяной свечи. Когда та загорелось, всего Джека объял мертвецкий холод, и, ослепленный сапфировым огнем, действительно похожим на звездное сияние, он закрыл глаза…

А открыл их уже не в видениях, что сменяли друг друга на протяжении долгих дней, проведенных в цветочной лихорадке, а в безмолвной Крепости, лежа на постели под слоем одеял и опустившейся на Самайнтаун ночью.

– Ребята? – позвал Джек и резко сел.

14

Верни мою голову!