Самайнтаун

В одиночку Титания действовала куда изящнее. Ее охота была танцем, призрачным женским силуэтом, скользящим за деревьями, между ними и на них; бесшумными шагами, ажурной диадемой, сплетенной из лунного света ядовитым пауком; чертополоховым браслетом, прекрасным голым телом с округлыми грудями и плавным движением ногтей, манящим за собой. Черные локоны, разрезанные острыми ушами, струились по спине, обрамляя ямочки над поясницей. Они цеплялись сначала за растения, а затем за ноги, руки, шеи тех, кто по глупости ухватился за нее. Полупрозрачный плащ из паутины, раскрытый ветром, на уровне лопаток складывался в пару мерцающих воздушных крыльев. Давно лишенная крыльев настоящих – когда‐то Титания порвала их, чтоб сплести детям колыбель, – она любила прикасаться к этим. Поглаживала их и слушала шепот у костра, наблюдая за пламенем перед тем, как оно навек затухнет:

– Неблагие феи бродят здесь! А в самое темное время, с Самайна по Имболк, их Королева нисходит лично. Соблазняет пылких юнцов, мужей благородных дурит, но никогда – стариков или женщин. Увидишь ты девку лесную, голую, с грудью наливной, как медовые яблоки, да улыбкой, будто бы только для тебя предназначенной, – отвернись, не смотри, иди в противоположную сторону, а не за ней! Иначе заведет к черным цветам, черным же ягодам, и найдут тебя поутру по кусочкам или не найдут вовсе, пустую могилку закапывать будут. Крестись, если за руки тянет, железной бляшкой маши, резы из рябины в нее швыряй, которые я тебе подарил. Феи то – понял меня, дуралей? – феи, не девки! Запомни! Слушаешь меня, сын?

Он слушал, но это его не спасло. У того костра Титания сразу двоих забрала: и юнца-дуралея, которого поучали, и отца его, мужа седого, но, к его несчастью, еще не старца. Мясо последнего, впрочем, почти потеряло вкус, его она могла бы не брать, но тоже хотела преподать свой урок: негоже от ее угодий отваживать, мешать и мешаться. Железо использовать вздумали, ожогами белизну ее фарфоровой кожи метить? Рябиной травить, силы отнимать, усмирять, как зверя хлыстом? Никакая она им не девка и даже не фея!

Титания – королева Неблагого двора.

Титания – мать.

И, как любая хорошая мать, она убивала сотнями тысяч, чтобы ее дети были сыты и счастливы. Чтобы голод, их естество, – есть, есть, есть, – спал мирно и долго, как они сами, свернувшись калачиками под ее крылатым плащом. Даже если из-за этого не могла спать сама Титания. Даже если она так устала, изнуренная вечной охотой, что ни звездное небо над головой, ни дворец из белого камня, ни полный желудок не радовали ее. Радовал только Самайн – и возможность уйти отсюда хоть ненадолго.

Титания – хорошая мать… Но все изменилось, когда изменились и времена: путники стали реже ходить в леса, сами леса – вымирать, а ловушки прозябали пустыми, бессильные и бесполезные. Так однажды темная половина года не принесла им пищи, и тогда дети Титании, – голодные, маленькие и плачущие от боли в своих животах, – решили сделать пищей ее саму. Укусили, вонзились мелкими зубками в грудь и живот, принялись рвать и жевать, прося поделиться собой.

«Дай нам себя, подари нам себя, позаботься о нас еще раз, будь хорошей матерью».

Хорошая мать и впрямь поделилась бы, но Титания – нет. Как только взмахнула следующая коса Самайна, как только разверзлись старые шрамы на мироздании, она бежала от них. Бежала так далеко и долго, что рваные укусы и раны, оставленные собственными детьми, успели зажить, а от вязовых ветвей на ней проступили новые.

«Вернись, вернись, вернись домой!»

Дети не последовали за ней – не знали, куда и как. Глупые и наивные, они слишком полагались на нее и верили, что она вернется. Что она отправилась на очередную охоту, что придет коль не с добычей, то с готовностью пожертвовать собой, ведь хорошие матери так и делают. Они не бросают детей на произвол судьбы. Чем им теперь питаться? Кто позаботится о них? Кто споет колыбельную певчим голосом, погладит между крылышками, поцелует, слижет кровь, умоет? Кто станет новой Матерью и Королевой?

Титания не знала. Титании было все равно. Она еще никогда так не боялась. Вот, значит, каково это – когда ешь не ты, а тебя. Когда ты добыча, а не охотник.