Самоубийство как культурный институт

Сила убеждения, которую несли в себе такие статьи, основана на энергии риторических ходов и символических ассоциаций. Знакомые звуки распространенных идиом (таких, как «подготовить почву») и апелляция к коллективным страхам, а также конкретные эпизоды из жизни или литературы (например, история Базарова, студента-медика, смерть которого, так похожая на самоубийство, была вызвана именно контактом с разлагающимся трупом) — все это создает у читателя представление, что причинно-следственная связь между «почвой», или разложением, и самоубийством позитивно установлена. В этом смысле, задачу автора из «Дела» — превратить слово в дело и вскрыть «коренные причины» самоубийства — можно считать выполненной: «корень» самоубийства найден в «почве» посредством реализации метафоры. Как мы видим из различных примеров, риторическая структура дискурса, построенная на реализации метафор и метафоризации научных понятий, оказывается немаловажной силой в формировании коллективных представлений о природе вещей.

Врач в плену метафор: символическая сила вскрытия

Среди метафор, организующих обсуждения самоубийства, наряду с образом разложения важнейшую роль играет вскрытие. Центральная метафора позитивного знания в культуре девятнадцатого века (как было показано в главе об европейской науке), в России 1860-х годов понятие «вскрытие» приобретало дополнительные коннотации в контексте политики гласности, понимаемой как обнажение скрытых общественных механизмов для обозрения публики. Образ судебно-медицинского вскрытия (процедура, которой в обязательном порядке подвергались тела самоубийц) обладал особой символической силой, сочетая в себе авторитет медицины и закона. (Именно в этом контексте журнал «Архив судебной медицины и общественной гигиены» мог считаться самым дельным среди русских периодических изданий.) Не только журналисты, которые писали о самоубийстве, но и ученые-медики, которые собственноручно производили судебно-медицинские вскрытия, нередко попадали в плен этих метафор, теряя различие между прямым и переносным смыслом. Такова история Ивана Гвоздева, профессора судебной медицины Казанского университета и автора популярной (часто цитируемой) брошюры «О самоубийстве с социальной и медицинской точки зрения». Опубликованная (в Казани) в 1889 году, эта книга подводила итоги двадцатилетней практики, начавшейся в разгар «эпидемии» 1860-х годов. Как мыслитель, Гвоздев разделял взгляд на человека Людвига Бюхнера, утверждая в своей книге, что «движение материи», понятие, объясняющее в настоящее время «все явления видимого мира», могло «пролить свет» и на «темную область душевных отправлений», нормальных и ненормальных, «а в том числе и самоубийства»[322]

. Как ученый-врач, Гвоздев доверял лишь «позитивным данным», ограничившись материалом, полученным при вскрытии головного мозга. Как истинный позитивист, он решил также ограничиться полученным из собственного опыта — «только тем, что получили мы лично из хода жизни вообще и в особенности из данных судебно-медицинских вскрытий самоубийц»[323]

. Исходя из данных более чем ста вскрытий, он утверждал, что «сращение твердой мозговой оболочки с костями черепа» было одной из характерных черт смерти от самоубийства как таковой. Заметив, что роль твердой оболочки головного мозга в «умственной или духовной деятельности» оставалась науке неясной, Гвоздев тем не менее утверждал, что такие изменения в материи мозга не могли не привести к существенным изменениям молекулярного движения в мозгу, т. е. психической деятельности[324]. В целом Гвоздев пришел к следующему выводу: «Хотя головной мозг во всех психических расстройствах, и в том числе и при самоубийстве, и должен представлять соответствующие этим расстройствам материальные изменения, но эти изменения бывают иногда до того неуловимы или преходящи, что, даже при резких формах умопомешательства, не редко ускользают от надлежащего определения. Проходимость или неуловимость материальных изменений собственно головного мозга, при самоубийстве, есть явление почти постоянное, особенно при посягательстве на свою жизнь людей, по-видимому, психически здоровых»[325]. Гвоздев, как явствует из этой формулировки, борется с явлениями, несовместимыми с принципами позитивизма: люди, «по-видимому» душевно здоровые, и мозговые ткани, лишенные видимых материальных изменений. В обоих случаях, решает врач, наблюдаемое состояние есть ложное, а не истинное положение вещей: самоубийцы — люди, душевно больные (аксиома, восходящая к Эскиролю), а душевная деятельность есть состояние мозговой материи (фундаментальное положение позитивизма). С точки зрения позитивиста, реальность— это нечто, что «должно» лежать за обманчивой видимостью, хотя она и постоянно ускользает от «надлежащего определения».