Самоубийство как культурный институт

В большинстве своем газетные сообщения о самоубийстве следовали стандартной схеме: место происшествия, имя самоубийцы (если оно было известно), способ самоубийства, состояние тела и, в заключение, фраза «причины самоубийства неизвестны» или «о причинах самоубийства ведется расследование». Поскольку о личности самоубийцы и обстоятельствах самоубийства, как правило, было известно мало, наибольшее место в газетном отчете занимало описание тела самоубийцы, заимствованное из отчета о судебно-медицинском вскрытии. В этих описаниях, как и следовало ожидать, преобладали образы обезображенного, разъятого на части или разлагающегося тела. Из газетных хроник эти образы попадали в статьи в «толстых журналах». Читатель часто оказывался в роли наблюдателя, осматривающего обезображенное тело вместе с очевидцем событий. Таков, например, обзор «общественных дел» из «Отечественных записок» за 1873 год. На волжском пароходе (сообщалось в журнале) пассажир бросился в открытый двигатель: «взорам любопытных представилась какая-то окровавленная масса, не похожая ни на какое живое существо. <…> верхняя часть тела несчастного до пояса уже была измолота в сплошную окровавленную массу. О происшествии, конечно, составлен акт. Оказалось, что самоубийца — мещанин города Самары. Причины, побудившие его лишить себя жизни, неизвестны». На другом волжском пароходе «в каюте 1 класса лежал труп пассажира-купца. Около трупа стоял невысокого роста молодой человек, с русой бородкой, и испуганно смотрел на обезображенное выстрелом лицо мертвеца. Это был приказчик покойного»[309]. В заключение обозреватель упомянул еще о множестве других случаев самоубийства, совершенных не на таком «видном месте», как гостиница на Невском или пассажирский пароход на Волге, и лишенных очевидцев: «Случайно только, через несколько месяцев или через год, при спаде весенних вод, отыщут без вести пропавшего и напишут коротко: найдено совершенно сгнившее тело, по-видимому, мужчины или женщины <…>. Иной раз просто поймают в воде, около пароходной конторки, чью-то отрубленную голову, а чья она? Какому бедняку принадлежала? Об этом и речи быть не может! Кто ж его знает, откуда он и кто он такой, если так неосторожно потерял голову?»

[310] Сообщение о найденной голове появилось незадолго до того в газете «Голос», которая, в свою очередь, заимствовала его из местной газеты «Самарские губернские ведомости»:

2 августа, в 2 часа дня, на реке Волге, около мостков конторки пароходного общества «Самолет» была вынута из воды плывущая отрубленная голова,

принадлежащая, по-видимому, мужчине. Волос на ней нет. Наружные покровы на голове, лице и остатках шеи грязно-зеленого цвета, ослизившиеся и разбухшие. Оболочки глаз сморщены. Нос, губы и уши представляют признаки разложения. В верхней и нижней челюсти недостает по четыре зуба; места, где помещались зубы, не закрыты деснами. Черепные кости целы. При голове находится только половина шеи, оканчивающаяся четвертым шейным позвонком. На нижней части этого позвонка отсечена часть кости в горизонтальном направлении. Окружающие шейные позвонки мягкие части оканчиваются параллельно с четвертым шейным позвонком. Несмотря на разложение их, можно еще различить, что они рассечены острым режущим орудием[311].

Газета, за неимением других сведений, по-видимому, воспользовалась отчетом патологоанатома, подробно описавшего единственную имевшуюся в наличии часть тела погибшего — полуразложившуюся голову. Обозреватель из «толстого журнала» (Н. А. Демерт) превратил заимствованный им из газеты образ отсеченной головы в эксплицитную метафору. Журналист как бы приглашал читателя прочесть этот образ как эмблему разложения русского пореформенного общества, «потерявшего голову». Самый факт, что Демерт предпочел включить случай с отсеченной головой в число самоубийств (а не убийств, как диктует здравый смысл), свидетельствует о символической силе образа самоубийства.