Самоубийство: сборник общественных, философских и критических статей

Но современный материалист, тот ходячий формулированный Владимиром Соловьевым, гораздо категоричнее. Прежде всего мир для новой философии не моральное, а лишь физическое единство. В этом смысле мы лучше буддистов знаем, что ни один гран нашего тела, ни одна волна энергии, прошедшая сквозь наш организм не может потеряться во вселенной. Но разве, раздробляя себе череп из револьвера, мы хотим убить нашу физику? Это было бы бессмысленно, — физика бессмертна. Нет, мы хотим убить нашу психику. О, она есть только эпифеномен, она только беглое пламя, вспыхивающее над высокой организованной материей — мозгом. Нельзя уничтожить материю, но можно разрушить ее организацию, а с тем вместе задуть и надоевшее нам беглое пламя. Я, как тело, миллионами нитей связан с физической вселенной, но что такое мое духовное я? Ему и места в ней нет. Вес вселенной и ее энергетические уравнения не поколеблются ни на йоту от исчезновения без следа всего сознания мира.

Нынешний самоубийца в огромном большинстве случаев спокоен: какое там воздаяние, какие там сновидения? Просто разложение, просто чернозем, просто лопух вырастет. Только атавизмом объясняется, что некоторые, ощущая холодок ствола у своего виска, переполняются сладостным чувством мести. „Вот же, мол, тебе: ты, Некто в Сером, приковал меня к этой бессмыслице, жизни, другие волочат свои цепи, а я рву их“.

Материализм и индивидуализм, вместе взятые, создают этот отвратительный нигилизм, который составляет внутреннее убеждение и жизненную основу нашей буржуазной культуры. Ничего не значит, что буржуазные культуртрегеры стараются бороться с ним, подновляя аргументы обветшавшего идеализма. Уже один тот факт, что таким ловким софистам, как, напр., Джемс или Бутру, приходится прибегать к грубому логическому шулерству и, отступая с завоеванных наукою аванпостов, идти назад вплоть до совершенно отживших форм религиозной мысли, служит доказательством, что из себя самой буржуазная культура не может создать противоядия свирепствующему в ней яду мещанского нигилизма.

Новые формы мысли, получающиеся из сочетания жизненного опыта новых, полных практического идеализма классов с данными наиновейшей науки и научной философии, могут привиться лишь новому человечеству, элементы которого растут вокруг нас. Это новое миросозерцание может служить громадной важности поддержкой в борьбе за существование.

———

Накинула платок и крадучись пошла,

Скользнула между дверью и стеною, Шмыгнула в переулок стороною, И скрылась. От людей ее схоронит мгла.Пошла, чтоб умереть. Река недалеко, Высокий берег поднялся горбато: Прыжок и всплеск, и пена, и куда-то

Умчит. Мир духу — тело выбросит рекой.С такой мечтой в ночи спеша идет она Слепая, глупая. А ветер плачет,Сечет холодный дождь... Что-ж это значит? Остановилась вдруг, как-будто сражена...Вся опустилась вниз и напрягает слух.

Заговорило чрево. Но без звука: Из глубины дрожа поднялась мука, Как Слово Вечное волнуя чуткий дух.И женщина уж мать. Она превращена! Она лишь форма юной жизни новой,Стихия, что любовно и сурово Для вечности хранит клад нового звена

И чары омута не властны уж над нейИ тягость жизни больше не пугает:Она идет назад — мать, мать! Встречает Предместье скорбное, все кажется родней.

Прочитанное вами стихотворение — одно из последних произведений Ады Негри. По-итальянски оно звучит, конечно, красивее. Но мне оно важно своим содержанием. Даже не непосредственным, материальным содержанием, а своим символическим значением, которое, может быть, вовсе и не предусматривалось самой поэтессой.

Здесь материнство спасает от самоубийства Но материнство само по себе — великий символ вообще плодовитости жизни, ее роста и развития, символ отрицания всего бесплодного, себе довлеющего, махрового или засохшего. Чья душа ощутила в себе трепет новой рождающейся жизни, одновременно всеми фибрами своими исходящей из ее души, существа и вместе с тем вполне новой и имеющей право и силу на долгое свежее, более мощное существование, чья душа почувствовала себя формой юной жизни новой, стражем, любовно и сурово оберегающим зародыш, быть может, бесконечно важной и богатой цепи явлений, — тот, конечно, обеспечен и застрахован от соблазняющего демона самоубийства.