Самвэл

Она открыла дверь в соседнюю комнату. Служанки спали, прислонившись друг к другу. Видно было, что они дожидались своей госпожи, пока сон не сморил их. Ормиздухт пожалела девушек и не стала будить. Она вышла и заглянула в другую комнату. Там, сидя на тахте, дремала пожилая женщина. Скрип двери разбудил было ее, она открыла глаза, огляделась, но снова свесила голову на грудь и погрузилась в дремоту.

Ормиздухт вернулась в опочивальню.

Она уже забыла, зачем хотела позвать служанок, забыла, зачем заглянула и в ту комнату, где дремала пожилая женщина.

Она бродила по комнате, касалась то одной вещи, то другой, словно чего-то искала. Под руку попался серебряный ларчик. Эта красивая вещица всколыхнула в ней бурю чувств. С особым отвращением Ормиздухт отперла замок, открыла крышку и вынула какие-то бумаги. Это были копии писем и разные черновики, которые отобрала она среди бумаг главного евнуха. Один пергамент она поднесла к свету. В глаза бросились строки:

«...из тех Мамиконянов, которые остались в замке, опасность представляют двое: Самвел, сын князя Вагана, и его двоюродный брат Мушег, сын князя Васака. Первый из них еще юн и неопытен, но до безумия предан своему государю и своей родине. Эта преданность восполняет в нем недостаток жизненного опыта. Он храбр, он бесстрашен. Пользуется любовью, и на его призыв откликнутся многие. Неподкупен. Ничем нельзя поколебать его любви к родине. Этот фанатик может доставить немало хлопот персидским войскам, если его не обезвредить заранее. Второй, князь Мушег, не уступает Самвелу в любви к родине, но имеет опыт и глубокие познания в ратном деле. Крайне опасен. Персия не прогадает, если посулит за его голову хоть целую провинцию. Он пользуется большим влиянием как среди светской знати, так и среди духовенства. Умелый полководец, неустрашимый воин и заклятый враг персов...».

Она не в силах была читать дальше: руки задрожали, пергамент упал на пол. Тут в опочивальню вошла та самая пожилая женщина, которая дремала несколько минут назад в соседней комнате.

— Ах, Ормиздухт, свет очей моих! — вскричала она. — Ты еще не спишь?

Она подошла и пригладила распущенные волосы своей госпожи. Но искаженное волнением лицо молодой женщины поразило ее, она отпрянула в ужасе:

— Что с тобой? Почему так запоздала? Что сказал Самвел? Когда ты вернулась? — и этот поток вопросов вконец смутил и так достаточно смущенную Ормиздухт.

Эта худая, иссохшая женщина была кормилица и пестунья Ормиздухт. Когда Ормиздухт выдали замуж и отправили в Армению, эту умную и опытную женщину послали с юной невесткой дома Мамиконянов, чтобы она оберегала и опекала ее.

Появление няни немного утешило Ормиздухт. Бывают мгновения, когда человек в своем скорбном одиночестве жаждет утешения и находит его даже в кошке, если она вдруг войдет в комнату и участливо потрется об ноги.

Ормиздухт подошла к своему ложу, легла и подозвала няню.

— Сядь ко мне Хумаи, сядь поближе, — попросила она гаснущим голосом.

Няня подсела к ее изголовью.

— Положи руку мне на лоб... погладь... еще погладь...

Няня положила иссохшую руку на ее лоб; он был покрыт

холодным потом.

Несколько минут Ормиздухт молчала; ее воспаленные взоры блуждали вокруг. Потом она закрыла глаза.

— Говори же, Хумаи, говори, я слушаю.

У няни не нашлось слов. Лихорадочное возбуждение госпожи испугало ее.

— Говори же, Хумаи, скажи что-нибудь! — повторила Ормиздухт, открывая свои полные скорби глаза и глядя на няню. — Или ты забыла, Хумаи, как бывало, ночью, еще до моего замужества, ты вот так же, как теперь, садилась у моего изголовия и говорила, говорила, и речи твои не кончались... время шло незаметно, близился рассвет, слышалось пенье петухов, я засыпала, снова просыпалась и снова слушала твои рассказы... Ах, какое хорошее было время! Ни забот, ни горя... я жила беспечно, как птица и даже не звала, что такое печаль...

Она опять закрыла глаза и повторила:

— Говори же, Хумаи, расскажи что-нибудь, чтобы я уснула...

Няня в замешательстве приложила руку к ее груди — сердце Ормиздухт билось быстро и неровно.

— Там огонь, Хумаи, там что-то горит и сжигает меня... — прошептала Ормиздухт и снова открыла глаза. Няней все более охладевал страх.

— Ты ничего не говоришь, Хумаи, ты все молчишь... тогда я буду говорить... я хочу говорить... много говорить...

Теперь няня что-то забормотала про себя, она молилась.

Ее госпожа схватила сухую руку няни своими горячими руками.

— Ты помнишь, Хумаи, прошедший год и торжества в Аштишате? Последние, которые там проводились... Мы сидели в пурпурном шатре армянской царицы и оттуда смотрели игры и ристания. Царь, патриарх и главные нахарары сидели в отдельном шатре, недалеко от нас, и тоже наблюдали за состязаниями. Помнишь этот день?

— Помню, — растерянно прошептала няня.