Самвэл

Скорее всего, — грустно подтвердила персиянка. — Если схватят семьи всех нахараров, уведут в плен и семью князя Рштуни... и твоего ангела тоже. Приказано не щадить никого, не разбирая ни пола, ни возраста, ни звания. Всех, кто не подчинится, предадут смертной казни. Пощадят только тех, кто примет нашу веру. С ними идет такое войско... они сделают все, что захотят! Чуть не забыла: строго-настрого приказано взять под стражу и отправить в Персию и армянскую царицу.

Я ждал этого... — проговорил Самвел сокрушенно. — Но скажи мне, Ормиздухт, откуда у тебя такие сведения? Еще утром ты ничего не знала, даже того, что возвращается отец.

— Это верно, утром я еще ничего не знала. От тебя от первого я услышала, что возвращаются мой супруг и Меружан. И это показалось очень странным: как же о таком важном деле мне не дали знать из Тизбона? У меня зародилось подозрение, особенно когда пришло в голову, что ведь и мой главный евнух ни словом не обмолвился об этом, а уж он-то наверняка должен был знать все раньше всех. Когда я вернулась домой, гневу моему не было границ; тут же велела принести веревку и вызвала главного евнуха. «Тебя вздернут на первом же суку, — сказала я, — если не расскажешь без утайки, какие известия получил из Тизбона». И он рассказал все.

Самвел слышал вещи, о которых и не подозревал, и был в полном недоумении.

-При чем тут твой главный евнух? Что ему до всего этого? — спросил он и взглянул в упор в искаженное волнением лицо молодой женщины.

Ормиздухт покраснела, потом побледнела, потом покраснела и побледнела еще раз, словно ребенок, которого поймали за руку на краже.

— Прости мне мое простодушие, Самвел, и верь, верь в мою невиновность, — сказала она со слезами в голосе. — Столько лет этот негодяй состоит у меня в евнухах, но мне и в голову не приходило, в чем на самом деле главная его обязанность. Я, конечно, не могла не видеть, что он получает много писем и сам их много посылает, но считала, что все это в порядке вещей: ведь в Тизбоне, особенно при дворе, у него большие связи и знакомства, это я знала. Но сегодня я просмотрела его бумаги и узнала из них, что у него и здесь большие связи. В его распоряжении много людей, среди них есть и армяне, и они шлют ему известия со всех концов вашей страны, где что делается или готовится. И за это он хорошо платит. А все, что узнал, тайно передает в Тизбон и получает оттуда приказы.

— Выходит, он был тайным соглядатаем в нашем доме и только прикрывался должностью главного евнуха? — воскликнул Самвел, вне себя от возмущения.

— Выходит, что так. Ему было велено все передавать в Тизбон, — тихо отозвалась персиянка.

«Вражеский приспешник обосновался в нашем доме, а нам столько времени и в голову не приходило! — с досадой подумал Самвел. — И мы еще жалуемся, что наши дела идут плохо! Вводят в дом невестку, дают за нею богатое приданое и в счет приданого добавляют еще своего шпиона, скрывая его в толпе слуг и рабов... И это у них называется — породниться домами! О вероломная дружба персидского царя!..».

Он повернулся к мачехе.

— Ты, Ормиздухт, так чиста душою, что я никогда не осмелюсь оскорбить твою ангельскую безгрешность даже тенью подозрения. Но ты хоть понимаешь, как это низко — выслеживать и вынюхивать в чужом доме?

— Понимаю, — ответила она голосом, в котором слышны были и глубокое негодование и безутешная печаль. — Понимаю и вижу, какие горькие плоды это приносит. Меня ужасает, что вокруг льется кровь, что отцы и матери томятся в оковах, а дети, осиротевшие и бесприютные, попадают в руки палачей. Выносить такие жестокости — выше моих сил.

— Но ведь этого желает твой брат...

— Не кори меня, Самвел, делами моего брата! У персидских царей нет сердца. Свой трон они воздвигают на трупах, — так говорят наши мудрецы.

Самвел погрузился в размышления. Ормиздухт прервала затянувшееся молчание.

— Не печалься, Самвел. Я хочу успокоить свою совесть и нынче же утром прикажу готовить караван для далекого путешествия: отправлюсь в Тизбон, брошусь в ноги брату и слезами смягчу его гнев. А если его не тронут слезы сестры, тогда ее кровь, родная ему кровь, зальет подножие братнего трона.

— Я знаю, что ты способна на большие жертвы, Ормиздухт, — ответил юноша, — а милосердие твое безгранично. Но слишком поздно... Обстоятельства настолько осложнились, что вспять уже ничего не повернуть, и твое заступничество вряд ли поможет предотвратить грядущие бедствия.

— Но твоя жизнь в опасности, Самвел! Я уверена, что главный евнух — ты ведь сам говоришь, что он грязный шпион! — уж, конечно, внес и твое имя в список неблагонамеренных...

— Я тоже уверен, — сказал Самвел. — Уповаю на милость Божию.

Он опять погрузился в раздумье и, помолчав, с горькой усмешкой добавил:

— Не забывай, что во главе войска — мой отец и мой дядя. Уж меня-то, надо полагать, они пощадят.