Санатория – Евпатория

После завтрака все, кому разрешили врачи, шли на море. Дорога на пляж казалась всем короткой, а обратный путь ужасно длинным. Туда шли колонной, как солдаты, вернее моряки, и даже пели песни. Вожатым хотелось, чтобы мы пели про «Орлёнка», который погиб в неполных шестнадцать лет, но мы чаще орали: «Крутится, вертится шар голубой!

Крутится вертится над головой!

Крутится, вертится хочет украсть,

Кавалер барышню хочет украсть!» и дальше до конца.

Дорога был проселочной, просто прибитый машинами и ногами песок. По сторонам — пустырь, заросший колючками и редкими кустами серебристых диких олив. На ногах у нас были балетки или сандалии, на шее — полотенце, на голове панамы.

Пляж был у нашего лагеря отдельный. На нём крытые тенты. Полагалось в их тени остывать после дороги и только потом купаться. Но вожатым трудно было с нами справиться, и мы старались добежать до воды сразу после того, как сбрасывали верхнюю одежду.

Евпаторийский залив очень мелкий, и нужно было очень долго идти, пока даже детям вода не достигала по грудь. Выходили на берег ещё дольше, пытаясь плыть не к берегу, а вдоль него. Вожатые бегали как загонщики, вытесняя нас из воды. Грузные воспитательницы этим не занимались, а поджарые юноши и девушки комсомольского возраста с удовольствием демонстрировали свою власть над мелким пионерским народом.

Потом все сохли и загорали. Мелкота по правилам: «Повернулись на левый бок, повернулись на правый…»

В обратную дорогу собирались долго, лениво натягивая на себя измятые корейки. Обувь никто не надевал, все вяло перебирали по пыльной дороге босыми ногами. У себя в корпусе наливали воду в большие цинковые тазы и мыли в них сразу по четыре конечности: четыре правых — четыре левых.

Однажды вожатая Маша увидела Мэру, стоящую в очереди у таза с припудренными дорожной пылью ступнями, и громко сказала: «Какие красивые ноги! Как у римских статуй!» Мы все посмотрели на Мэрку, но ничего такого особенного не увидели. Ноги как ноги, просто ещё не мытые.

«Свободу неграм!»

В конце смены обычно бывал смотр самодеятельности. Мальчишки танцевали «Яблочко», девочки вели хороводы, хор пел, чтецы читали стихи и отрывки из прозы. А наш вожатый Витя решил поставить инсценировку по собственному сценарию. Против Ку-Клус-Клана. Было лето 53 года, и о неграх Америки мы, в основном, знали по «Хижине дяди Тома». Витя был начитанней нас, потому что в книге Бичер-Сноу об этой организации не упоминалось. В инсценировке предполагалось совместное участие нашего отряда и мальчишек, что приветствовалось педагогическим коллективом. Мальчишки в данной пьесе должны были изображать бесчеловечную организацию работорговцев, я — негритёнка Джима, а Тина-беленькая златокудрую ангелоподобную девочку, которая его прятала и читала нравоучения Ку-Клус-Клановским бандитам.

Мальчишкам выдали в прачечной старые наволочки и простыни, меня измазали древесным углём, а Тине завили волосы на бигуди вожатой Маши.

Сценическое действие проходило на спортивной площадке, окруженной лавками. Сперва установили палатку. В палатке — кровать, увитую нашими атласными лентами, на которую уложили Тину в нарядном платье и локонах. Возле кровати установили шкафчик для одежды, где я должна была прятаться. Зрителей попросили временно не смотреть в сторону декораций.

Итак, в коричневом лыжном костюме и кепке режиссера-постановщика я появилась из-за скамеек и начала бегать по площадке, преследуемая бандой в простынях и наволочках. Предполагалось сделать не менее 3-х кругов. Меня, собственно, и выбрали на эту роль, потому что я бегала быстрее всех Это подтверждал мой взрослый значок ГТО 1 ступени (не путать с детским БГТО!) Итак, я мчалась, как ветер, мальчишки стреляли пистонами из игрушечных револьверов и дико орали. Толпа улюлюкала и, казалось, вовсе мне не сочувствовала. А ведь мне приходилось туго, потому что работорговцы в поддавки не играли и чуть меня не сцапали.

Когда я добежала до палатки, Витя подал сигнал и её убрали. Ку-Клус-Клан тоже временно удалился. Тина проснулась и при виде меня чуть не упала в обморок уже не только по сценарию. Она говорила потом, что у меня был безумный вид: уголь от пота окрасил моё лицо пятнами, кепка съехала на затылок, а из под неё, космами выбивались волосы. Ну, просто ожившее огородное чучело. Но, когда я брякнулась на колени и стала умолять её спасти меня, Тина взяла себя в руки и открыла дверцу шкафа. От избытка чувств я бросилась в него вовсе не так осторожно, как на репетиции, когда мне не пришлось сдавать бег на дистанцию 3 по 200 метров. Если бы не режиссер, он же постановщик, сценарист и дублёр Витя, стоявший за шкафом, драма превратилась бы для зрителей в комедию положений, а для меня — в эпилог на койке медпункта. Впрочем мне вполне хватило сидения в узком ящике в течение четверти часа, пока златокудрая Тина-Ева читала работорговцам, с которых постоянно сползали простыни, лекцию о том, как надо любить угнетённых негров.