Санатория – Евпатория

Книги брать на пляж не разрешалось. Вожатые приносили мяч, но его на всех не хватало. Те, кто не играл в волейбол, делились на две приблизительно равновеликие группы. Одни азартно играли в камешки, другие выбирали из буро желтого Евпаторийского песка крошечные почти прозрачные ракушки, похожие на башенки. Не больше клеточки в тетради по арифметике! Какие-то девочки занимались и тем, и другим по очереди. К таким относилась Лина. Но были и азартные любители одного из этих занятий. Мы с Кирой всегда играли в камешки, а Мэра — собирала ракушки. Вечерами их нанизывали на нитку, и получались бусы. Это было очень нелегко, потому что часто хрупкие ракушки просто рассыпались в пальцах. Игла должна была быть очень тонкой, а пальцы ловкими. К концу смены все мерялись низками: у кого длиннее! Бусы считались замечательным подарком для мам, сестёр, тётушек и бабушек. Не знаю, впрочем, кто отваживался надевать такие ожерелья, разве что куклы младших сестёр! Но занятие это поглощало свободное время многих девчонок.

Ну, а такие как я, постоянно имели при себе 5 белых кремешков, которые могли удержаться в одной ладони. Играли на твёрдых поверхностях: полу, топчанах, широких ступеньках. Кисть левой руки с полусогнутыми пальцами устанавливалась в виде юрты. Указательный и большой пальцы раздвигались, изображая вход. Перед домиком-юртой рассыпались белые кремни. Правой рукой подбрасывался один из них, и, пока он был в воздухе, внутрь загонялись, как овечки, остальные. Сперва по одному, затем по два, потом три и один и, наконец, все четыре. Если всё получалось как надо, пальцы раздвигались так, что в домике появлялось четыре входа: по одному для каждого камешка. Если ты ошибался, то уступал место другому игроку, и всё начинал сначала.

К концу смены, когда домой хотелось больше, чем на море, некоторые из игроков, глядя на низки из ракушек, предавались раскаянию. Они жалели своих родственников, обделённых такими украшениями, и в кустах начиналась охота за большими белыми башенками. Эти ракушки были раза в четыре больше тех, что собирали на пляже, бусы из них выглядели как белый ошейник, но всё-таки они были материальным выражением любви к близким. И это утешало.

Было и ещё одно увлечение, которое охватывало всех без исключений: поиски красивых ракушек — «вееров» и «замочков». «Веера» (морские гребешки) могли быть величиной с мизинец и довольно яркими: оранжевыми или серыми с красными полосками. Маленькие блестящие «замочки» походили на лакированных черепашек из страны лилипутов.

Камешки, ракушки и готовые бусы носились в мешочках, сшитых из яркой материи и привезённых из дома. Только у очень немногих, кто приехал из больших городов, были маленькие детские сумочки, купленные в магазине. Предмет завистливых вздохов большинства. Я к ним не относилась. У меня, помимо мешочка, была чудная расписная жестяная коробочка из-под монпансье для пяти великолепных округлых кремней. А как они тарахтели! Лучше любого бубна!

У самого синего моря…

У Лены-Любы после травмы не разгибалась нога. То есть не выпрямлялась до конца. Немного. От палочки она отказалась также категорически, как и от поросячьей пижамы, и потому в столовую приходила позже всех. Иногда её поддерживала невысокая девочка в круглых очках. Сытина. Они с Любой жили в одном дворе. Сытина была очень терпеливым ребёнком, потому что Любка из-за своей беспомощности злилась на весь белый свет, а срывалась на ней. Я часто слышала: «Мы тащимся, как улитки! Так я и сама могу!» и тут же: «Я что, должна скакать за тобой, как кенгуру?!». В конце-концов я не выдержала и сердито сказала: «Лучше бы ты ходила с палкой!» Любка промолчала. Она ко мне хорошо относилась и не хотела ссориться. А мне сразу же стало её ужасно жалко. Она ведь за всю смену так и не побывала на море. Видела его только из окна автобуса, который возил ребят на лиман. Лиман — это мелкое и очень солёное озеро, на дне которого лежит толстый слой ила. Им обмазывали детей, у которых болели руки-ноги. Ил назывался лечебной грязью.

В общем, я придумала план, с которым Люба согласилась. В день, когда у неё утром не было лечебных процедур, я чуть отстала от колонны и, когда все повернули за угол, юркнула в кусты. Из территории лагеря мы с Любкой вышли не через главный ход, а через калитку. Это делало дорогу длиннее, но, разумеется, безопасней.

Большую часть пути мы прошагали обнявшись, а оставшуюся Люба проделала на моих плечах. Но потом, в её рассказах, вся дорога — это был мой подвиг Геракла. Может быть по дороге я и воображала себя не ученицей 6 класса, а, например, Храбрым Оленем — племянником Чингачгука. Но Буффало Биллом я безусловно не была. Во мне и Любке было одинаковое количество килограммов! И ростом мы были совершенно одинаковые! Так что протяженность моего «подвига» километрами не измерялась! Но Люба по дружбе всегда преувеличивала мои возможности и достоинства.