Сандуны: Книга о московских банях

— Алексей Николаевич? Много наслышана о вас. Сколько раз звала — все не приходите. Вот надо было к этим пьяницам прийти — и чем они тут только занимаются, не пойму. Надо было прийти сюда, чтобы здесь с вами познакомиться. А я-то думала, не хотите знаться с купцами.

— Что вы, Вера Ивановна… как можно!.. И я много слышал о вас.

— Плохого?

— Помилуйте, хорошего. Очень хорошего!

— Так чего ж не шли?

Гонецкий молчал. Он знал, что наступил решающий момент, посмотрел внимательно прямо в глаза, тихо спросил:

— Хотите знать правду?

— Мы, купцы, только правду говорим. Смерть не люблю, когда крутят.

— Я скажу, — не отводя взгляда, все так же угрожающе тихо продолжал Гонецкий, — не приходил, потому что вы слишком богаты.

Вера Ивановна звонко рассмеялась:

— Помилуйте, Алексей Николаевич, да ко мне только потому и ходят. Порой столько наберется — к себе не проберешься.

Гонецкий опять сделал паузу и сказал отчетливо:

— Вот я и не хотел, чтобы вы подумали, что вы нравитесь мне оттого, что богаты.

Вера Ивановна вдруг отвлеклась, подалась вперед, кого-то разглядывая.

— Здравствуйте, Павел Севастьянович, — окликнула она коренастого, с седой бородой человека, на вид крестьянина — в длинной, чуть не до пола, чуйке. — Ах, я забыла, что вы брезгаете — руки не подаете. У меня дело к вам, Павел Севастьянович. Честно, не хитрю: давайте купим вместе с вами…

Вскоре Гонецкий ушел. Так было надо. Хотя ему и хотелось посмотреть, как танцуют и пьют на балах купцы. Если доведется — еще насмотрится. Особенно любопытно было бы поглядеть, как они в карты играют, что приговаривают, когда выигрывают. Рассказывали, что по уставу в купеческом клубе, где за все брали и давали деньги, штрафовали тех, кто не наиграется всласть до двух ночи. Кто остается позднее — платит штраф. За первые полчаса — тридцать копеек, за час — втрое дороже: девяносто, за полтора — рубль восемьдесят. И дальше каждые полчаса штраф утраивался. К девяти утра каждый платил 3686 рублей и 40 копеек. И были случаи, платили — не жалели.

…Алексей Николаевич рассчитал все правильно. Вскоре Москва узнала новость: богатейшая в России невеста Вера Ивановна Фирсанова вышла замуж за корнета Гонецкого. После полковника — кавалерийский прапорщик. Невелик чин! Но дворянин и молод — не на пять, а на целых десять лет моложе своей богатой невесты.

На свадьбу из Петербурга приехали оба генерала. Оба явно стыдились мезальянса, незаметно поднялись, когда гости — купцы, быстро опьянев, пускались в пляс, скидывали с себя неудобные парадные одежды, оставались чуть не в исподнем, славили в частушках свет Ивановну, а какой-то старик, усохший, с мутным взглядом размытых глаз, старался каждому пожаловаться, что не дожил до такого часу Иван Григорьевич, когда вот два генерала…

В Москве о свадьбе говорили много. Передавали, что Фирсанова не поскупилась: подавали на стол уху из стерляди, галантин из перепелов с трюфелями, филе финансьер, на жаркое — бекасы, вальдшнепы, дупеля и рябчики, салат ромеи и малосольные огурчики, а на десерт — мороженое «Мария-Луиз». Играл оркестр Рябова, всю ночь напролет.

Меньше всего удивлялись тому, что невеста перед свадьбой была в Сандунах, мыли ее в «царском нумере», в котором бывал сам генерал-губернатор князь Долгоруков — в том самом, где воду носили в серебряных тазах. Не удивлялись — потому что все богатые невесты из купцов мылись перед свадьбой из серебряных тазов в Сандунах. Был такой обычай. Но видно, должен был скоро кончиться, так как наследники самого первого московского богача — Хлудовы уже строили невиданную баню, расписную, с круглым бассейном, с номерами на Неглинный проезд. Куда сумели пробиться — чуть не у самого Кремля баню строят! Вызвали немца архитектора Эйбушитца, сказали ему, чтобы денег не жалел, а строил как надо И уже окрестили непостроенные бани — Центральные. Вишь, самая главная, окнами на Китай-стену, скажут же: Центральные…

Все думали, что молодые отправятся проводить медовый месяц за границу, все удивились, что они уехали всего-навсего в Средниково, подмосковную барскую усадьбу, откупленную еще Фирсановым. Как ни странно, но на таком скромном развлечении настаивал внезапно ставший богатым Гонецкий. Вера Ивановна любила своего молодого мужа все больше. Был он не только знатен и красив, но и хозяйствен, совсем как хороший купец. Она ему про имение свое: вот, дескать, здесь Лермонтов жил, когда в университете учился. В этом же доме, в этих же залах два лета ходил Гонецкий почтительно огляделся и стал о делах говорить, обо всем знал, понимал коммерцию. Она простила ему его безденежье — для нее это не было открытием. Когда при деле стоят две торговые головы, необязательно изначально иметь особенно много денег. А у них и денежки водились немалые. Деньги идут не только к деньгам, они еще и торгового хозяина любят.