Санкт-Петербургская быль

По совету друзей, имевших связи с лучшими адвокатами столицы, он подал кассационную жалобу в Сенат. Пока ожидался ответ на жалобу, осужденного держали за решеткой в одной из многочисленных камер-одиночек столичной «предварилки».

Помещалась эта тюрьма на Шпалерной и все ее камеры были сейчас переполнены арестантами из числа участников хождения в народ.

Управляющим, или главным смотрителем тюрьмы, был полковник Федоров – человек, по многим свидетельствам, не столь жестокий, как другие тюремщики. Среди них особенно выделялся свирепостью тот самый Курнеев, с которым мы уже знакомы. До своего вознесения на пост телохранителя Трепова майор служил здесь, в «предварилке», в должности помощника смотрителя тюрьмы.

4

Месяцев пять спустя после суда над «казанскими демонстрантами», как их называли на процессе, в жаркий июльский день по двору мужской половины «предварилки» совершали прогулку заключенные. Среди них был и Боголюбов. Он все еще ждал ответа из Сената на свою жалобу, хотя исход был ясен: жалобу оставят «без последствий».

И вот что рассказывают очевидцы, сами находившиеся в «предварилке», о событиях того памятного летнего дня.

Шла вторая неделя, как полковник Федоров уехал в отпуск. Начальствовал в тюремной канцелярии майор Курнеев. С Федоровым он не ладил и сейчас, в его отсутствие, искал случая ему насолить. Видимо, он и донес градоначальнику об имеющихся в тюрьме «послаблениях», допущенных по «либеральности» Федорова.

«Все шло довольно мирно, – утверждает один из узников, – пока управляющим был Федоров, человек, мне кажется, довольно добропорядочный. Но он, к несчастью, отправился в отпуск, а его временно заместил Курнеев, из питерских полицейских. Он тотчас же доложил о найденных им беспорядках градоначальнику Трепову, под главным заведованием которого находился и Дом предварительного заключения.

И вот утром, когда многие из нас, в том числе и я, сидели на подоконниках, а в „загоны“ (дорожки с оградой, отделявшей заключенных друг от друга во время прогулок) была введена партия товарищей, в которой был и Боголюбов, вошел во двор в сопровождении Курнеева и надзирателей сам Трепов в сером генеральском пальто на опашку».

Ну ясно, «на опашку». Нам уже известно про эту треповскую привычку. Градоначальник не изменил себе и сейчас. Надо, однако, признать, день был жаркий, и, не имея даже такой привычки, никто не стал бы надевать шинель в рукава, коли уж нельзя обходиться без нее в служебные часы.

Скоро вся тюрьма уже знала, что приехал градоначальник.

«Само собой разумеется, что на окнах сейчас же появились и те из заключенных, которые до этого были чем-либо заняты в камерах. В однообразии тюремной жизни всякий приезд начальства был для нас развлечением».

Вышло, однако, не развлечение. Случилось то, чего никто не ожидал.

Вот шагает по двору Трепов, хмуро поглядывает вокруг, семенит сбоку Курнеев.

«Курнеев на ходу негромко что-то доказывал градоначальнику. Надо полагать, объяснял, кто был в числе гуляющих, и, конечно, объяснил ему при этом, что поодаль от остальных стоявший Боголюбов уже осужден и приговорен к каторге. Я говорю, надо полагать, что именно было такое указание на Боголюбова, так как генерал, как только выслушал то, что докладывал ему Курнеев, быстро повернулся и прямо направился к Боголюбову.

– Ты как смеешь стоять передо мной в шапке! – крикнул во весь голос Трепов, и не успел Боголюбов опомниться от совершенно неожиданного наскока, как Трепов с криком „шапку долой!“ размахнулся правой рукой…»