Счастье цыганки

— Не перегибай палку, Степа! Сам же прекрасно понимаешь, что Богдан тут совершенно ни при чем. Не он же хотел цыган ворами выставить.

— Он не он… Жил бы лучше где-нибудь в другом месте — и все!

— Степан! — Миро сильными руками развернул паренька к себе лицом. — Скажи мне честно, ты ведь из-за Люциты на Богдана зуб точишь? Так?

Весь Степкин пыл моментально куда-то улетучился, он смутился и замолчал.

— Ревнуешь? — Миро легонько надавил на Степкино плечо, усадил его и сам сел рядом. — Не надо, братишка. Она ведь теперь ему жена. Так что смириться тебе придется — не твоя Люцита…

— Не могу. — Комок подступил к Степкиному горлу. — Не могу! И как ты мог смириться — не понимаю. Ну, что Кармелита с Максимом… А ты ведь смирился. Вы с ним даже друзьями были.

— Да, Максим и в самом деле был мне настоящим другом.

— Вот. А я так не могу!

Но Миро уже ушел в свои мысли:

— То, что Кармелита была с Максимом, — говорил он, — это ее выбор. И достойный выбор. Да, я смирился с тем, что она — не моя.

— Но сейчас ведь Кармелита одна и… — Степка сам испугался своих слов и робко посмотрел на вожака, боясь, что тот осерчает.

Но Миро отвечал, казалось, совершенно спокойно:

— То, что Кармелита свободна, Степ, — это только другим так кажется. А между нами всегда будет стоять Максим. И поэтому я даже думать о ней не могу себе позволить.

— Ты, конечно, прости меня, Миро, но, по-моему, глупо это… — осмелел Степан.

— Ну глупо или не глупо, а я так решил! И давай больше об этом не будем.

— Ладно… Кстати, а почему Кармелита в нашем спектакле не участвует? Она ведь раньше прямо-таки мечтала в театре играть. И получалось у нее хорошо!

— Да, но после гибели Максима она и слышать об этом не хочет.

— А я так думаю, что вовсе не из-за Максима она в театре не появляется. А из-за тебя…

— Так, Степ, давай лучше о спектакле! — раздраженно перебил его Миро.

— Со спектаклем все нормально — сейчас сам посмотришь. Надо бы сегодня еще свет театральный проверить…

* * *

Помолчали. Баро попробовал было завести старую песню:

— Кармелита, переселяйся-ка домой, а? Ну хватит уже тебе на конюшне жить!

— Папа, не надо. Не упрашивай меня, пожалуйста! Я здесь останусь…

— Ох дочка, сердце разрывается, как подумаю, что ты здесь днюешь и ночуешь, только б меня поменьше видеть!

— Что ты, папа? Что ты! Вовсе это не из-за тебя! Ну как же тебе объяснить, что хорошо мне здесь, среди лошадей?

— Что ж, неволить тебя я не стану. Только знаешь слишком велик оказался наш дом для меня одного. Я его любил, когда в нем жила ты, потом и Земфира, а потом еще и дети Розауры…

— Я понимаю…

— Раньше, когда ты была маленькая, — продолжал Баро с нежностью, — все было по-другому. Да и сам я был помоложе.

Они смотрели друг другу в глаза, и при этом глаза их наполнялись светом и теплом.

Глава 16

Потеряв в Москве дочь и так и не родившегося внука, Леонид Вячеславович Форс продолжал в Управске адвокатскую практику. Он по-прежнему был вхож в высокие кабинеты и оставался в курсе всех явных и тайных событий города и округи. Но делал все это, скорее, по инерции. Самое главное — азарт жизни исчез, растворился в страшной потере.

К тому же Леонид Вячеславович часто стал погружаться в воспоминания. И вспоминал не только Светку маленькую, Светку школьницу, Светку девушку, Светку беременную. Это-то было естественно. Но вспоминал он еще и все то, что успел натворить в последние годы — интриги, подлоги, похищение Кармелиты Зарецкой. Вспоминал Розауру, Максима. И этот груз воспоминаний, эти тяжеленные гири его грехов тоже не давали ему жить с прежней легкостью.

Нет, нельзя сказать, что Форс раскаивался. Въевшийся в душу цинизм не давал этого сделать. Но и жить полноценно адвокат тоже не мог. Больше того, понимал, что уже никогда не сможет. Леонид Вячеславович не оставлял работы, не оставлял повседневной суеты — это помогало ему иногда забыться, но ненадолго.

И так он свой несчастный векВлачил — ни зверь, ни человек,

Ни то, ни се, ни житель света,Ни призрак мертвый…

Часто вспоминал строки из Пушкинского «Медного всадника», при этом одновременно и жалея себя, и посмеиваясь над самим собой.

А главное заключалось в том, что жить Форсу нынче было, в общем-то, не для чего. Раньше у него была дочь — и он старался, делал все ради нее. А теперь…

Леонид Вячеславович перестал бывать в так любимой им раньше «Волге» — лучшем управском ресторане. А обедать предпочитал в кафе на набережной — в том самом, где на разливе пива трудилась Маргоша.

В этот день, зайдя в кафе, он заметил за столиком знакомую фигуру — Олеся с заплаканными глазами чертила какие-то воображаемые фигуры ножом на скатерти. Мира с Астаховым никак не получалось — так, очередное перемирие.

— Позвольте к вам присесть? Если, конечно, у вас не занято?

Олеся подняла глаза — Форса она хотела бы видеть сейчас меньше всего. Но Леонид Вячеславович уже садился, не дожидаясь ее разрешения.

— Вы расстроены? — спросил он. — Могу я чем-нибудь вам помочь?