Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском

— Ну, теперь надолго,— сказал Степняк.— Слышите, надвигается издалека. Ветер с моря. Должно, из Брайтона. Это вам не наша континентальная гроза «как бы резвяся и играя грохочет в небе голубом». Здесь — всерьез и надолго, — улыбаясь, он посмотрел на Гуденку.— Знаете что? Оставайтесь-ка ночевать. Уложим вас в кабинете, наверху. У нас ведь не так, как здесь положено. Спальня на первом этаже.

Гуденко никак не ожидал такого радушия и пробормотал :

— Но я боюсь стеснить...

— А это совсем напрасно. Если по совести — вы стесните гораздо больше, если мы втроем будем пережидать грозу до рассвета. А под ливень я вас все равно не отпущу. Так что — пошли наверх!

Только оставшись один в кабинете, Гуденко понял, какой открывается для него шанс. В другой раз такое не повторится. И, может, самое забавное, что он не сделал для этого никакого усилия.

Громыхнуло. Гром раскатился где-то над кварталом позади дома. В черноте неба прорезался оранжевый зигзаг, и в свете молнии блеснул массивный ключ в ящике письменного стола. О, простецы, простецы! Кого вы впустили в свое логово? Он испытывал некоторое сочувствие к своей будущей жертве и в то же время ликовал. Какие тайны хранятся в этом неказистом, даже обшарпанном письменном столе? Ведь нельзя представить, что их нет, и нельзя допустить, что они запрятаны где-нибудь под половицей. Если даже и не откроется сейчас некий сенсационный заговор, то все равно найдется материалец, который наведет на еще неизвестные следы, а может, даже и улики.

Сообщать о своих открытиях надо постепенно, так, чтобы у Рачковского создавалось впечатление непрерывной напряженной работы, а там, глядишь, и набежит какое-нибудь открытие.

Он уселся в кресло и игриво поглядывал на ключ в правом нижнем ящике. Открыть свой сезам он не торопился. Хозяева так радушны, того и гляди, заглянут, чтобы узнать, хорошо ли почивает гость. И верно. Минуты не прошло — послышались шаги на лестнице. Вошел Степняк с клетчатым пледом, перекинутым через руку, сказал:

— Тут после грозы иной раз наступает резкое похолодание, а Фанни положила вам летнее одеяло...

— Сколько беспокойства, сколько беспокойства,— бормотал Гуденко,— мне так неловко...

— Да бросьте, пожалуйста, эти церемонии. Захотите почитать на сон грядущий — на столе новая книжка Короленко.

И снова зазвучали шаги по лестнице, а следом зазвенели коготки черной собачонки Параньки, сопровождавшей хозяина.

После ухода Степняка настроение несколько испортилось. Только этого не хватало — плед принес! Вспомнился читанный еще в корпусе роман Гюго, название которого, как всегда, выскочило из головы, но надолго поразил эпизод, где добродетельный кюре догоняет вора, укравшего подсвечник, чтобы подарить второй под пару. Глупости лезут в голову. Не к месту и не ко времени.

Ветер ворвался в раскрытое окно, и с новой силой полил дождь. Струи падали плотно, перед глазами сверкала сплошная водяная стена, и этот разгул, бесчинство природы, снова развеселил его. Пора начинать.

Сердце замирало. Но, пересиливая себя, он методично начал свой обыск с верхнего ящика.

Черновики рукописей, записи на листках блокнота каких-то диалогов, по-видимому из романа, копии расписок, издательские соглашения, визитные карточки. Нельзя сказать, что бумаги лежали в полном порядке, но в каждом беспорядке есть свой порядок. И Гуденко с превеликой тщательностью укладывал обратно бумаги так, как они лежали прежде. В среднем ящике очень аккуратно были сложены газеты и журналы со статьями Степняка, сколотые скрепками гранки, по-видимому, уже напечатанных материалов. Полное разочарование.

И наконец в последнем ящике он нашел папку с письмами и кипу чистой бумаги. Письма, переписка! Это же, по сути, единственное оружие эмигранта, если он хочет руководить событиями на родине. Он принялся судорожно перелистывать листочки, еще не читая, ища только имена корреспондентов Кравчинского, шепотом чертыхаясь, потому что фамилии были английские, немецкие, французские, какие угодно, только не русские. И, наконец, увидел знакомое имя, остановился и передохнул. И, как бы отмечая его удачу, гром яростно ударил над самым домом, будто кинул на крышу десяток булыжников.

Клеменц! Это имя было ему знакомо еще по Петербургу, когда он околачивался в коридорах здания у Цепного моста. Клеменц — ученый-этнограф, публицист, участник кружка чайковцев, землеволец. Его приговорили к ссылке в Якутию. Но быть может, он уже бежал оттуда? И какова конспирация! Пишет по-английски, видно, рассчитывает, что перлюстраторы не поймут суть дела. Но что им помешает задержать письмо? Наивно.

Бегло прочитав первые приветственные фразы, он с удивлением продолжал читать: