Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском

Снова войдя в роль фрондирующего русского барина, Гуденко упомянул о Лаврове. Он даже дерзнул привести эпизод в салоне у Новиковой, конечно, не называя ее имени, и заслужил заступничеством за Лаврова общее одобрение.

Однако что делала эта Лили два года в России? Не может ли она быть связной? И зачем обучалась русскому языку? Он даже пересел к ней и спросил, чем она занята по воскресеньям.

Она рассмеялась:

— О, суета сует. И всяческая суета.

Улыбка Гуденко ее немного обидела. Отвернувшись, она стала рассказывать, как жила в Петербурге у сестры Фанни — Паши Карауловой. Ей даже приходилось носить передачи ее мужу в крепость. Тут Гуденко еще больше насторожился.

— Когда маленького Сережу, сына Карауловых, спросили, где его папа, он ответил: «В клетке»,— задумчиво произнесла Лили.

Степнякам эти подробности были уже знакомы по письмам. Ведь мальчик был племянником Фанни, но они молчали. Пусть послушают приезжие.

— Какое же преступление совершил этот Василий Караулов? В чем его обвиняли?— спросил рыжеволосый.

— Кажется, он еще ничего не успел совершить. У него только было особое мнение.

— Как у нас в парламенте?— пошутила до сих пор молчавшая женщина.

Все за столом умолкли, когда речь зашла о похоронах Салтыкова-Щедрина. Даже Фанни вышла из кухни послушать. Но Степняку пришлось прежде рассказать, кто был для России Салтыков-Щедрин.

— Трудный для перевода писатель, чтобы оценить его, надо знать все причуды и парадоксы русского быта.

— А я перевела несколько его сказок,— вставила Лили.

С помощью Степняка Лили дорисовала эту исключительную фигуру. Вице-губернатор, высокое лицо, важный чиновник, он без всякой пощады обличал нелепые, бессмысленные порядки государства российского в своих сатирах.

— Он был как Свифт. Очень язвительный, — говорила она.

— Его похороны превратились в грандиозную демонстрацию. Об этом писали все газеты,— вставил Степняк.

— Я была на похоронах. Я могу рассказать.

...В тот день улицы Петербурга были наводнены пешими и конными жандармами. Люди спрашивали: где понесут? Им указывали ложные маршруты. Лили побежала к дому, где жил покойный писатель, откуда должны были вынести тело. А там толпа. У кладбищенских ворот народу еще больше — не пускают. Говорят, только с венками. И еще, как бы в насмешку, только с серебряными венками.

— О, река цветов поплыла к могиле. У меня был маленький букетик. Кто-то взял его из рук, и я видела, как мой букетик тоже поплыл, качаясь, над головами...

Гуденко не мог отвести глаз от Лили. Как она все-таки похожа на Елизавету Дмитриевну, ту смоляночку, учившую его английскому!

Он закурил и, отгоняя дым от ее лица, сказал:

— Вы так свободно говорите по-русски. Сергея Михайловича можно поздравить с такой ученицей.

— О, он меня многому научил. Не только языку.

— Чему же еще, если не секрет?

— Быть человеком, например...

— Хотел бы понять, как преподают такие уроки?

Лили помедлила с ответом, подыскивая слова, и наконец нашлась:

— Уроков не нужно. Сам человек и кто вокруг. Его Друзья.

— Их так много в Лондоне?

— Они есть всюду. Когда я поехала в Париж, Степняк дал мне письмо к Лаврову, а тот познакомил еще и еще. А сам Лавров, кажется, лучше всех. Он похож на большая медведица,— сказала Лили, несколько запинаясь.

— На целое созвездие?

Лили смутилась:

— О нет. Я ошиблась. Я хотела сказать — на белая медведь. Он такой большой, седой, немножно лохматый...

— Вот, значит, каков он нынче, — медленно проговорил Гуденко.

— А что такое «каков»?

Но сколько ни бился Гуденко, пытаясь объяснить это загадочное слово, у него ничего не получалось, пока под общий смех не пришел на выручку Степняк.

Заказанная гостями карета приехала точно в срок, к одиннадцати часам. Все высыпали на улицу, распрощались, как старые знакомые.

Издалека, с Темзы, дул резкий ветер. Погода изменилась, начинал накрапывать дождь. Карета могла вместить только четырех пассажиров, и ньюкаслцы захватили с собой мисс Буль и Волховского, с которыми им было по пути. Гуденко пошел было в дом за шляпой, чтобы тоже отправиться к себе, но Степняк остановил его.

— На узкоколейку вы уже опоздали. Последний поезд уходит в одиннадцать десять. Сейчас начнется дождь. Кэба в наших краях скоро не найдешь. Почаевничаем, а там видно будет.

Отказываться не было ни малейшего желания. , Степняк вел себя, как любезный хозяин, угощал. Фанни Марковна тоже была приветлива и весела, расхваливала Лили, говорила, что она вместила в себя все английские добродетели и ни одного английского порока.

Вдруг распахнулось полузакрытое окно, стукнул о ставни дробный ливень, какой-то поспешной скороговоркой обрушился на наличники, сразу залив подоконник.

— Грозы еще нет, но будет,— сказал Степняк.

— Как хорошо, что вы остались,— как бы продолжая его мысль, проговорила Фанни.— Вымокли бы до костей.

— Никак не ожидал в здешних краях тропических ливней.

Слова Гудейки заглушил отдаленный раскат грома.