Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском

— Место спикера вон в том северном углу зала. Он председатель палаты. Спикер — то есть оратор, глашатай. Он избирается на весь срок созыва палаты, он выразитель ее воли, он защитник конституционных законов, хранитель всех процедурных правил и должен помнить все случаи их нарушений. Он глашатай, потому что докладывает королеве волю палаты и в случае необходимости отстаивает эти решения, словом, он хранит все неписаные законы палаты. Однако во время заседаний он не должен участвовать в прениях, высказывать свое мнение или даже мнение своей партии, он не имеет права прекратить прения раньше, чем кто-нибудь из депутатов не предложит это сделать. Депутаты, конечно, покидают зал заседаний когда им заблагорассудится. Случилось так, что при обсуждении одного скучнейшего билля все постепенно разбрелись из зала и спикер оказался в полном одиночестве, хотя предложения прекратить прения не поступало. Считалось, что заседание продолжается, но в палату никто не вернулся, и несчастный просидел или продремал в одиночестве до рассвета, пока кто-то из дежуривших служащих не догадался сбегать к живущему поблизости депутату, стащить его с постели. Протирая глаза, депутат вернулся в палату и предложил дремлющему спикеру прекратить прения. Только тогда этот первый человек палаты смог отправиться в постель. Это не анекдот. Говорят, что такие случаи бывали не один раз.

— Человек на часах,— вздохнула Зинаида Афанасьевна.— Военная дисциплина.

Сияя безмятежной улыбкой, Минский сказал:

— Так это же прекрасно! Если депутат, слуга народа, выполняет свои обязанности самоотверженно, как на военной службе, чего еще можно пожелать?

Экое непробиваемое благодушие! Степняк поглядывал на него с печальным интересом. Как перерождаются люди! Давно ли Минский писал стихи, полные гражданского протеста, не сходившие с уст студенческой молодежи, а нынче готов умиляться лицемерной английской бюрократической машине. Помолчав, он сказал:

— Я ведь рассказал про забытого спикера, чтобы было понятно, какиe законы свято чтут в парламенте. А когда дело доходит до увеличения расходов бюджета на нужды бедноты — на школьное строительство или, к примеру, богадельни, то палата пэров проваливает билль или затягивает решение вопросов на десятилетия, и роль спикера сводится в этих случаях к нулю.

Времени на дальнейший осмотр не оставалось. Минские заспешили домой переодеваться. У Степняка такой надобности не было, так же как и второго костюма.

Завтрак в ресторанчике на Флит-стрит, кажется, удался.

Говорили все сразу, и все — о разном.

— Надо иметь исторический такт!

— Прямолинейная принципиальность холодна. Даже мертвенна. Теплота жизни только в компромиссе...

— Однако люди умели умирать за идею?

— Англичане обладают чудодейственным свойством превращать любое вино в воду...

Шум за столом, разноголосица напоминали Степняку сборища юных лет. Только возраст у собравшихся другой, и сервировка другая, и вина... А запал молодой, и, кажется, все довольны. Все молодо. Даже степенный Чайковский, по имени которого был назван питерский кружок, хохотал, прислушиваясь к остротам Шоу.

Степняк сидел с торца стола, по правую руку — Оскар Уайльд, слева — Фанни. Помалкивал, наблюдал исподлобья, слушал, стараясь оставаться в тени. «Магнит», по словам Кропоткина, «возбудитель исповедальных признаний», как когда-то дразнил его Клеменц, он не хотел и не умел быть душой общества. Но почему-то всегда оставался его центром. И сейчас он поймал взгляд Зинаиды Венгеровой, призывавший его оценить шутку Уайльда о безалкогольное англичан, а сам Уайльд склонился к нему и доверительно сообщил:

— Порок — элемент прогресса. К сожалению, это редко кто понимает.— Он был уверен, что он-то, Степняк, поймет его с полуслова.

Обсуждать парадоксы не было нужды. Собеседнику важно совсем не его мнение, а лишь его внимание.

Хлопали пробки, костлявый официант со скулами, похожими на ключицы, с суровой важностью водружал на стол индейку в кружевных манжетах. Он был заметно шокирован шумом за столом и нецеремонным весельем гостей.

Кажется, больше всех довольны оживлением отъезжающие — будет что рассказать в Петербурге. Зинаида Афанасьевна в белом платье — настоящая муха в сметане — сияла. Даже стеклышки пенсне поблескивали задорно. Элеонора Маркс-Эвелинг задалась непосильной задачей расшевелить отяжелевшего Чайковского. Ее четырехугольная шляпка на манер конфедератки — дань симпатии полякам — сбилась несколько набок. Она кричала ему через стол:

— Вы знаете, что сделал сатана? Он выдумал грибы. Чтобы люди смотрели в лесу не на небо, а себе под ноги.

— Вы забыли о боге, леди,— нашелся Николай Васильевич.— С какой же целью бог выдумал цветы? — И он протянул Элеоноре розу из вазочки.

Спокойнее всех, против обыкновения, держался Шоу. Может, не решался состязаться с Уайльдом? «Молода ще дытына»,— подумал Степняк словами тетушки Федора Ивановича Шпоньки и тут же услышал голос огненнорыжего ирландца:

— Социализм? Мне кажется, что он может существовать только в стране, где дороги обсажены апельсинами и их никто не обрывает.