Себя преодолеть

Надзиратель закрыл глаза. Опустил голову. Жирные ощечья расплылись по воротнику.

«Король... Было, было... И звучное имя, и титулы, и жадное подобострастие. Легко я привык к ним. Живут во мне. Не желают умирать».

Под дремлющими веками беззвучно, с быстротой молнии, проносились одна картина жизни за другой.

«Спортом занялся лет в двенадцать. По-мальчишески мечтал об одном — быть первым. Не помню, стал ли я первым. Наверное, нет. Но сдачи давал аккуратно. И здорово лазал по деревьям.

В шестнадцать лет возмечтал о другом. Пусть спорт сделает меня красивым, гибким и неутомимым, как Маугли. Нет, не из желания нравиться людям. Велико наслаждение носить красоту в себе. Не глазеть на кого-то и завидовать, а носить в себе. Я не знал, что за штука — страх. Быстрины, коряги, змеи в весенний паводок — мы вместе. Ноги сворачивает судорога — я набираю воздух, погружаюсь в воду и разминаю мышцы. Меняю стиль и смеюсь над судорогой. Холодно? Кручусь и бью ногами по воде. И кровь ускоряет ток, согревая меня.

Босиком, в коротеньких трусах бегал часами. Пружинистый шаг. Легкое дыхание. По просекам, полям, по обрыву над рекой. Слепни гонялись за мной. Я — прыжок вверх, потом — вперед. И снова один. В шестнадцать лет я сильнее закаленного мужчины. Не знал табака, водки, головной боли и хруста в суставах. Криком радости встречал рассветы. Не сонная колода, как сейчас. Я прыгал к окну, и мои ноздри трепетали, вдыхая пар земли, туман, запахи лугов, леса.

В восемнадцать лет я побывал на соревнованиях. В ту ночь, проплутав до рассвета, поклялся стать таким же сильным, как те могучие люди.

В двадцать один год, сокрушая всех на своем пути, я нежданно-негаданно — первый из первых! И все: луга, лесные просеки и красота — провалились в черную яму тщеславия».

Надзиратель открыл глаза. Крякнул. Погладил, растирая, затекшие шею, ноги. Подумал со злостью: «Все мы — жизнерадостные кретины с зубным порошком «Детский» вместо мозгов. И вообще самый правильный взгляд на жизнь — юмористический. Как на колесо смеха».

Взял журнал с колен.

— Ну не смех ли?

«Судьбу золотой медали чемпиона решил собственный вес атлетов. Король оказался на сто граммов легче соперника и был объявлен победителем».

— «Сто граммов», — передразнил неизвестно кого надзиратель. — Результат с русским получился одинаковым. Вес перед соревнованиями — тоже. Провели повторное взвешивание на сцене. Мы разделись догола. Сначала взвесили Синицу. Закутали в национальный флаг — и на весы. Потом меня. Пока толкались вокруг русского, я намочил в бандаж, Вот и золотая медаль! Ха, ха, ха!

Надзиратель смеялся, вспоминая подробности.

— А поединок с Ренсеном в Берне? Ха!

«Железные руки малышки Короля выжали небывалый вес». Ха-ха, и в самом деле, колесо смеха! Я никогда не выиграл бы у Ренсена, если б не случай. На разминке чувствовал себя паршиво. И смирился с серебряной медалью. Сам Ян Ренсен будет первым! Стою за занавесом и жду вызова на помост. Занавес бархатный, тяжелый, с золотым шитьем. Слышу, тренер Ренсена спрашивает у него позволения посмотреть мой подход, дабы правильнее распределить силы. А Ренсен в ответ: «Зачем? Сопляку не выиграть! А обращать внимание на падаль всякую — чести много». Словно грязь из-под колес мне в лицо. Колотит от возбуждения. Не дождусь подхода. «Ах ты, туша мясная! Умру, но обойду тебя!»

Я таким злым никогда не был. Не руки — пресс. Точно подменили. Один вес — легко, второй — еще легче. А взял третий — Яна чуть удар не хватил: в коронном движении проиграть семь с половиной килограммов!

После поражения Ренсен делал глупость за глупостью. В летах, поистасканный жизнью, он вознамерился не пускать меня вперед. Наверное, года три и попридержал бы, пока я наливался силой, да увлекся. Ему бы отдыхать и свежестью «давить» меня: силы-то хватало. А он помногу тренировался. Согнулся под усталостью. И под откос! Перетренировка.

Я помог: толкал его на глупости. Заявления с умопомрачительными прогнозами печатал. Небылицы пускал о своей спортивной форме. Из последних сил рекорды вытягивал. Лишь бы досадить ему, убить волю, лишить покоя, взвинтить нервы. Ренсен и клюнул.

Мне тоже, ох, как было нелегко! Но я был молод. А Ренсен сломался. «А потом поединки с русскими, французами, немцами. Зрелость. Опыт. Мужество».

Надзиратель презрительно фыркнул:

— Не слишком ли громко сказано, писака? Была обычная работа, будничная, надоевшая. Мой друг Таракан, прозванный так за черные фатоватые усики, прямо говорил: «Айда в конюшню таскать «железо». А уходя из клуба, заявил газетчикам: «Пусть поищут новых лошадей. С меня довольно».

Эх, как он, бывало, на пари клал первого встречного! Редкий удар, без осечки. «Никаких культурных околичностей!» — тоже его девиз.