Себя преодолеть

Значит, ноль! И результат ноль, и я ноль! Господи, все рушилось!..

И я — урод! И восемь лет обращались в ненужное, бессмысленное самоистязание. Я ничего и никому не доказал.

Я стоял за кулисами и беспомощно смотрел на судей. Они включили красный свет: не засчитали результат.

Конец!

Я вцепился в перила, чтобы не свалиться, и ошалело хлопал глазами. «И это люди? — разрывал меня крик. — Люди?!

Я поплелся к стулу и сел. Пешка плакал. Наши стулья стояли рядом. Он шмыгал носом. Огромное черное тело вздрагивало. Парень, видать, был не дурак и догадывался, что поражение для меня не просто спортивная неудача.

Поддержка пришла неожиданно. Зал разбушевался, требуя отмены несправедливого решения.

Люди кричали пять, десять, тридцать минут. Денежный Мешок один против всех. Озлобленный маньяк даже притопывал ногой от бешенства. Я видел, как кровью затекла его желтая лысина.

Народ рассвирепел не на шутку. Примчалась полиция. И своими мундирами закрыла подлость. Но когда зрители, как по команде, с воем вскочили и лавиной обрушились на сцену, полиции пришлось туго.

Дубинки не могли подавить яростного порыва. Полетели бутылки. Затрещал и рухнул первый ряд кресел, увлекая борющихся на пол.

Судьи, как загнанные крысы, озирались из-за пультов. Денежный Мешок вертелся под градом стаканов, огрызков яблок... Даже дамская сумка оказалась в деле. Но Денежный Мешок — парень не робкого десятка. Обернувшись к залу, он скалил редкие зубы и изрыгал проклятия.

Цепочка полицейских пятилась к сцене. Истошные вопли заглушали удары и мерные покряхтывания блюстителей порядка. Полицейский офицер рявкнул судьям: «Убирались бы вон, пока не поздно!»

Денежный Мешок сдался. Победил я! А точнее — мы, люди!»

Беренс зажмурился. И увидел тот день. В ослепительном свете зал, город, весь мир. И вальс, не бравурный марш, а вальс!

Он стоял на пьедестале почета. И люди восхищенно шумели. А потом в мертвой тишине играли фанфары. И все вместе с ним пели гимн его родины.

«Победа. Короткий миг — и все. Я не мог тянуть жилы и драться со здоровыми парнями. От проигрыша не застрахован. Вовремя ушел».

— И я не ошибся, — зло прошептал он. — Словчить еще разок — и почти богат. И буду вольным Беренсом, хозяином своей жизни и чувств!

Радости не получилось. Громкие слова растаяли в душной комнате.

Сорвалась последняя звездочка воспоминаний. Прочертила в голове светлую полоску и потухла. Красного мака в груди не было, а была тоска по прошлому и вкус винного перегара во рту.

Беренс поднял туфли и, ворча, сунул в коробку. Погасил лампу. И по привычке подумал о своих кумирах — Талейране и Байроне.

«Тоже калеки. Хромые. Зато умы светлые. А у меня сила. Была сила... Есть деньги и немного тщеславия. — И пробормотал вместо молитвы любимые слова отца: «Храни героя в душе, сынок...»

Беренс еще долго ворочался, вспоминая свое короткое спортивное счастье и великое наслаждение им.

1962 г.

Райские кущи

С аэродрома автобус ехал долго. Все спали. Мы с тренером молчали. Я думал о чемпионате мира. Он, наверное, о нем же. Возле дома с мерцающей неоновой рекламой автобус остановился. Это была гостиница.

Нас никто не встретил, и мы остались одни в просторном вестибюле.

Портье долго справлялся, где живут наши ребята. Он много раз звонил и рылся в конторской книге. И переругивался с мальчишкой-лифтером. Мальчишка стоял в кабине лифта и что-то ворчал себе под нос.

Я спросил у тренера:

— Сила у нас одинаковая, техника — тоже. Как выиграть?

У тренера было хмурое и усталое лицо.

Я неуверенно брякнул:

— Григорий Назарович, а допинг?

Тренер даже дернулся в мою сторону. Фыркнул.

— Тебе допинг? Ты и без него, как в бреду, на помосте. Шальной.

— Дурят нервы-то...

— Оставь спорт. — И повторил после паузы: — Оставь спорт, но только не допинг.

— А если я не хочу и есть еще много сил? Только вот нервы...

Тренер внимательно посмотрел на меня.

— Выбрось эту чепуху из головы.

Нам дали ключи, и мы пошли спать.