Седьмая свеча

Галя обернулась и увидела, что на постаменте из черного гранита уже установлен гроб. Ощущая легкую дрожь во всем теле, она подошла к нему. Ольга лежала в гробу как живая, во всем блеске своей красоты – умелый макияж сделал свое дело. Бледное лицо освежали легкий румянец и алые губы. А вот зелень глаз скрывали прикрытые веки с длинными ресницами. Она была в деловом сером костюме, красиво облегающем фигуру, и очень симпатичных лакированных туфельках. Галя испытала чувство жалости. Нет, не к покойнице, которая своей красотой вновь бросала всем вызов.

«Да, я умерла, и ты можешь праздновать победу. Но ты никогда не станешь такой, как я, особенно внешне!» – красноречиво говорил ее вид. Поэтому жалость Галя испытывала к красивым вещам, которые должны будут исчезнуть вместе с покойницей в сырой земле. Внезапно она вспомнила Маню, ее последние слова перед смертью, когда она предрекала ей судьбу деревенской старой девы. Перед глазами мелькнуло видение: вначале презрительное лицо Мани, выплескивающей на нее яд и желчь, облеченные в словесную форму, потом лицо Мани стало морщиться от удивления, испуга, физической боли, затем застыло маской, только кровь пульсировала из раны в животе. Вспомнила и свое состояние: смертельная обида, гнев, холодная рукоятка ножа, неожиданно легко проникнувшего в человеческую плоть, ужас, невыполнимое желание вернуть все назад. Жалость пришла гораздо позже.

«Нет, Маня, ты не права. Права пословица: не родись красивой, а родись счастливой. А я счастлива: случай и мои усилия помогли мне избавиться от Ольги, и теперь я ее наследница. Все, чем владела Ольга, станет моим, даже ее муж Глеб. Природа обделила меня красотой? Ничего, красивые вещи и косметика скроют этот недостаток. А теперь прочь отсюда! Жаль, что беременность не дает мне возможности отметить свой триумф и залить вином плохое настроение», – размышляла Галина.

– Смотри, как Иван Степанович старается, – услышала она рядом разговор вполголоса и насторожилась, – как будто самого дорогого человека хоронит. А ведь Ольга была женой его заклятого соперника, Глеба Леонидовича. Если бы тот в тюрьму не попал за убийство, то недолго бы «царствовал» Иван Степанович на своей должности. Еще неизвестно, убил ли Глеб Леонидович ту женщину? Мирный он был человек, на него совсем не похоже.

– На Чикатило тоже никто бы не подумал, что тот убийца, – возразила другая женщина и после паузы добавила: – Хотя на Глеба я бы подумала в последнюю очередь.

– Убивал или не убивал – это другой вопрос. Главное, что после того, как Глеб попал в тюрьму, отношения у Варавы и Ольги значительно улучшились, можно сказать, они максимально сблизились.

– Да что вы здесь такое говорите, у гроба покойницы! – вмешалась в разговор третья женщина. – Как вам не стыдно!

– Галя, неужели это ты? – услышала она, обернулась и с удивлением увидела бабу Марусю из Ольшанки.

Рядом с ней заметила еще нескольких односельчан. Галина сдержанно поздоровалась с ними.

– Галя, ты теперь совсем городской стала! – одобрительно сказала баба Маруся, оценив внешний вид девушки. – Вот только какая незадача! Мы узнали, что с Олечкой приключилось, – она вытерла платочком слезящиеся глаза, – и приехали забрать ее тело, чтобы похоронить на родине, в Ольшанке, рядом с Ульяной, Манькой, а этот плешивый, – она указала пальцем на Ивана Степановича, который как раз произносил прощальную речь, – не отдает. Говорит, что ей здесь место. А мне председатель автобус дал и подмогу, чтобы Олечку сопроводить домой. А плешивый не дает! Нельзя ее здесь хоронить, да и время уже позднее. – Она с досадой махнула рукой. – Пошли, Галочка, еще разик попросим его.

Галя послушно поплелась за бабой Марусей. Иван Степанович после речи вновь обмахивался шапкой, точно веером.

– Что, соколик, притомился? Может, одумался и отдашь тело Олечки, чтобы захоронить его на ее родине, в Ольшанке? – ласково спросила баба Маруся.

– Гражданка, не несите ересь! – Маленький человек даже покраснел от возмущения. – Институт взял на себя организацию похорон гражданки Костюк и сделает это. А вы здесь не мельтешите. Приехали прощаться – значит, прощайтесь! А меня больше дурацкими вопросами не отвлекайте! – И он отвернулся.

Баба Маруся огорченно вздохнула. В это время рыжий поп начал отпевать покойную. Баба Маруся достала из кошелки несколько свечек, перетянутых шпагатом.

– Галя, возьми свечку. Никого из родных Олечки здесь нет, так хоть мы ее помянем. Жаль, певчих с собой не взяла! Пойду раздам свечки нашим односельчанам, для Олечки мы здесь самые близкие. – И она исчезла в толпе.

– Иван Степанович, возьмите свечку и прочитайте про себя «Отче наш»! – услышал Варава голос рядом с собой, и с удивлением уставился на худощавую девушку, протягивающую ему горящую свечу. Что-то в ней было необычное, скорее всего, большие черные глаза, которые словно рентгеном просвечивали, при этом ничего не выражая. Он хотел, по своему обыкновению, «взбрыкнуть», а получилось застенчивое:

– А зачем это?

Девушка приблизила свое лицо к нему и прошептала: