Седьмой лимузин

Она пребывала в ярости, и у Гривена не было ни малейших сомнений, что эта стычка закончится в постели. «Кто вы такой, чтобы смеяться надо мной?» — стало лейтмотивом ее высказываний по дороге в жилье, стены которого были обклеены троцкистскими плакатами и киноафишами. Одна из афиш рекламировала «Безрадостную улицу» — и Гривен указал Люсинде свою фамилию среди других, набранных мелким шрифтом.

— А, припоминаю, я о вас слышала. — Ее глаза сузились. — Пьеса с этим дурацким Големом.

Он присел на край широкой неубранной кровати.

— Да, и кое-что другое. Главным образом, переработки.

— Фростинг. — Моя раковину, в которой плавала кофейная гуща, она мотнула головой в сторону афиши. — Эта Фростинг олицетворяет и прославляет маленькую буржуазочку.

— Но она висит у вас на стене.

— Эта афиша принадлежала Йозефу. — Люсинда зажгла лампочку без абажура и принялась в этом безжалостном свете рассматривать свою окровавленную одежду. — Посмотрите на Эйзенштейна, на Довженко. Ваш труд тоже мог бы послужить делу революции.

— Верите или нет, но «Броненосец Потемкин» я видел. Не на всякий фильм напасешься лестниц и мужланов. — Он тщетно ждал от нее улыбки. — А не лучше ли вам присесть?

— Мужчины! — загремев кастрюлями и сковородками, она метнула это слово, как дротик. — Наглые, самоуверенные во всем, от мозгов до самого низу. — Люсинда швырнула свое пальто в сторону Гривена. — Не смотрите на меня с таким изумлением и снисходительностью! Сколько вы собираетесь мне заплатить? — Смахнув слезы, она задрала больничный халат выше талии. — Вам ведь это нужно, не так ли?

Гривен встал, поискал выключатель, погасил свет.

— Больше всего мне хочется, дорогая, чтобы вы наконец замолчали.

Соитие началось со взаимного раздражения; Люсинда безучастно лежала на спине, принимая ласки Гривена с такой миной, с какой банковский служащий выдает вам деньги с вклада, причем, по вашему желанию, мелкими купюрами. Гривен меж тем успел заметить у нее на стене литографии Георга Гросса, с которых порочно подмигивали размалеванные проститутки.

— Люсинда, дорогая моя, — кротко сказал он. — Это всего лишь еще одна роль, которую вам вздумалось сыграть.

Застыв, она раскрыла глаза и разгневанно посмотрела на него. Потом, сообразив, в какой ситуации находится, отчаянно рассмеялась. И предалась ему по-настоящему. К середине утра она лежала, кроткая и вроде бы довольная, рядом с ним.

— Эта мысль пришла в голову Йозефу, — прошептала она словно через зарешеченное окошко на исповеди. — Мы встретились в университете и решили превратить эту комнату в штаб-квартиру местной ячейки. Йозеф был великолепен, но мы постоянно сидели без денег, а когда его вышвырнули с работы в школе, их и вовсе не стало. И вот он заговорил об эксплуатации одного класса другим и о том, как мы можем побить буржуазию ее же собственным оружием. Он подцеплял на улице маленьких жирных банкиров и лавочников, а я избавляла их здесь от прибавочной стоимости. — Люсинда положила голову на грудь Гривену, опустила глаза. — Можешь ничего не говорить, я сама все понимаю. Он был котом, а я… ну ладно, нам нужно было что-то есть.

Она сделала паузу, ожидая какой-либо реакции от Гривена. Но он промолчал.

— Ну что, Карл? Ты шокирован? Скажи, что шокирован!

— Мне кажется, тебе пора отправить эту комнатку и все, что в ней находится, на помойку. И покончить с прошлым. — Он поднял руки, сложил в трубочки, наставил на нее воображаемым биноклем. — Положись на то, что у тебя есть.

Люсинда в недоумении посмотрела на него, затем покачала головой.

— Не говори загадками, Карл!

— Ты по-настоящему красива. Только не смущайся, пожалуйста, как школьница. Я как-никак специалист. — Он указал на афиши, на которых лицам Лили Даговер и Асты Нильсен в этом доме от руки были пририсованы усики. — Все наши киноребята говорят, что камера любит только лица определенного типа, а другие, напротив, делает незначительными, но это сущий вздор. Камера бесстрастна. Это всего лишь большой стеклянный глаз. Аплодисменты обеспечиваются теми парнями, которые трудятся по другую сторону от объектива.

Люсинда попыталась отшутиться, но прозвучало это неуверенно и как-то фальшиво.

— Опять строишь из себя умника, Карл? И скольким девчонкам ты уже вешал такую лапшу на уши?

— Тебе первой. И я не предлагаю тебе ничего непристойного. Дай мне день. Всего один день, я все устрою. Когда видишь себя на экране, возникает ощущение, будто у тебя украли собственную тень. Немногие способны выдержать столь пристальную инспекцию. Но ты сможешь. Честно говоря, ты для этого создана.

Она закурила и, раз, за разом затягиваясь, задумалась. Гривен впервые увидел ее так близко и почувствовал себя одновременно и осчастливленным, и загнанным в угол.

— Йозеф умер, дорогая. Переходим ко второму действию.

Люсинда уже приняла решение. Гривен определил это по тому, как она теперь начала держаться, по тому, как, причесываясь, прогибалась, словно женская фигура, установленная на носу корабля.

— Бедняжка Йозеф. — Всхлипнув, она притянула Гривена к себе. — Ему всегда хотелось сделать для меня что-нибудь хорошее.