Секрет Сабины Шпильрайн

– Понимаешь, я уже давно почувствовал, что больше не могу жить в этой стране. Как-то сразу все совпало – страшное откровение из маминого прошлого, где всех убили, а потом не менее страшное откровение о том, кем был мой отец и как его убили. Я почувствовал, что задыхаюсь и должен вырваться из этой клетки. И как раз прямо под руку началась цепь неприятностей в моих делах – сначала мелких, потом покрупнее, таких, которые выглядели уже не случайностью, а скорее целенаправленной атакой. А тут еще моя неожиданная любовь к тебе, в годы, когда я уже решил, что тревоги любви мне больше не грозят. А когда я наконец сумел вторгнуться в твой союз с Феликсом и добиться того, что ты если и не полюбила меня, то хоть перестала сопротивляться моей любви, возникла новая угроза – ваш неминуемый отъезд.

Когда я понял, что вы неизбежно уедете в Цюрих, я решил, что Цюрих для меня самое подходящее место. И я смогу уехать туда – с потерями, конечно, но все же сохраняя свой статус, – если буду действовать разумно. Я нашел возможность сделать себе заграничный паспорт на имя Марата Гинзбурга и полетел в Цюрих. Мне очень повезло – после недолгих поисков я нашел небольшую фабрику медицинских приборов, которая быстро катилась к банкротству и искала покупателя. Ни один разумный бизнесмен ее бы не купил, но у меня была другая цель, и я появился перед ними ангелом-спасителем, тем более что не стал торговаться. За эти два месяца я оформил все разрешения и купил эту фабрику. Теперь осталось только превратить ее в такое совершенное предприятие, как мой московский завод медицинских приборов – это не просто, но возможно. И уговорить тебя переехать ко мне, что тоже не просто, но тоже возможно.

– Марат, ты это серьезно – насчет любви? – спросила я, понимая, что более неподходящего времени и места для такого вопроса нет.

– Я сам сначала думал, что это моя очередная блажь, но для блажи прошло слишком много лет. И того, что у меня с тобой, у меня не было ни с какой другой женщиной даже в молодости.

Он притянул меня к себе и стал целовать мое лицо, шею, плечи, руки. Потом сказал:

– Я не был с тобой больше двух месяцев. Я больше не могу, я так по тебе стосковался. Сядь ко мне на колени.

– Ты с ума сошел! – ужаснулась я, хоть меня бил озноб. – Здесь, сейчас?

– Именно здесь и сейчас! Не бойся, никто нас не увидит.

Слава богу, я была в летнем платье, и, пока я перебиралась к нему, он успел сдернуть с меня трусики. Я не знаю, как он умудрился это сделать, но как только я опустилась к нему на колени, он вошел в меня с такой силой, что мне показалось, будто он изнутри коснулся моего горла. Он не сделал ни одного неловкого движения, а начал медленно-медленно качаться вверх и вниз, медленно-медленно, вверх и вниз. У нас с ним было много счастливых минут, но такого блаженства, как от этого равномерного качания, я не испытывала никогда.

Это продолжалось бесконечно долго, почти до самой Москвы, а когда мы наконец со стоном отделились друг от друга, он сказал:

– Помнишь стихи – Тютчева, кажется: О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней?

– Что мы наделали Марат? Рядом с умирающей мамой и спящей Сабинкой?

– Разве тебе было плохо?

– Нет, мне было лучше, чем всегда.

– Скажи, что может быть важней? Имей в виду: ты скоро уедешь в Цюрих, потому что я не позволю маме вернуться обратно в Сибирь. В Цюрихе мы не сможем часто встречаться. Зато там ты разберешься, чего ты хочешь. Я наблюдал за Феликсом в Цюрихе – тебе там будет с ним нелегко. Но ты всегда должна помнить, что я тебя жду.

– Мама, где ты? – раздался голос Сабинки, и она выбежала к нам, сонная и теплая.

Марат сказал:

– Мама спит, – поднял с пола мою сумку, осторожно вложил в нее мои трусики и встал. – Иди ко мне, Сабинка, я приготовлю тебе завтрак. – И достал из холодильника пачку мороженого.

– У тебя есть жоженое? – обрадовалась Сабинка. Ей больше ничего не было нужно.

Сразу после приземления на каком-то неведомом мне частном аэродроме Марат опять превратился в полководца на поле сражения. Трудно было поверить, что это тот же самый человек, который четверть часа назад обнимал меня нежней, чем я Сабинку.

Прежде чем уехать с Линой на поджидавшей возле самолета машине «скорой помощи», он распорядился:

– Лилька, загружайся в тот джип – зеленый, видишь? – и езжай ко мне. Пусть они там распаковывают вещи и устраивают комнаты, а ты немедленно ложись спать – боюсь, ночью тебе придется меня сменить возле мамы.

Он оказался прав – мне пришлось его сменить. Лина была все в том же состоянии, и нам с Маратом едва удалось перекинуться парой слов до его отъезда:

– Я привез с завода самые последние точные приборы. Еще не утвержденные, но мною лично проверенные. Надеюсь, врачи с их помощью найдут причину ее комы.

Лицо у него было измученное, одежда измята, что так отличалось от его обычно подчеркнуто щеголеватого вида. Он уехал, а я осталась возле застывшего в полуполете призрака Лины. Глядя на нее, я пыталась сдержать слезы, но не могла: с Линой, вернее, без Лины, кончалась вся моя прошлая жизнь и начиналась новая, неизведанная и опасная.