Секреты Достоевского. Чтение против течения

Соответственно, ход действия романа приводит нас к мощной кульминационной сцене, в которой протагонист взаимодействует с письменным текстом. Как мы увидим в следующей главе, в случае с исповедью Ставрогина текст действует в контрапункте с ключевой цитатой из Апокалипсиса «не холоден ты и не горяч». История Степана Трофимовича также завершается встречей, имеющей библейские реминисценции. Его последнее паломничество приводит его на берег озера, на другой стороне которого находится город с символическим названием Спасов. Важная деталь: он входит в матушку-Россию пешком, в тех самых сапогах, которые презирал, как символ утилитарного взгляда на мир, всю свою жизнь, – в новеньких высоких сапогах «с блестящими гусарскими голенищами, в которых он не умел ходить» [Достоевский 19746: 411]. Юродивая «книгоноша» Софья Ули-тина читает стихи 32–36 восьмой главы Евангелия от Луки, в которых рассказывается, как Христос изгнал бесов из одержимого, и Степан Трофимович признает свою ответственность за то, что позволил бесам проникнуть в тело России:

Это мы, мы и те, и Петруша… et les autres avec lui <и другие вместе с ним (франц.)>, и я, может быть, первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых»… и будут все глядеть с изумлением… [Достоевский 19746:499].

Это самообвинение представляет собой все, что у Степана Трофимовича выходит при попытке исповедоваться; вместо прощения, которое будет даровано искренне верующим, он предвидит для себя только наказание. Поэтика Достоевского, во всяком случае, не позволяет ему предложить здесь непосредственное описание искупления. Поэтому, подобно Макару Девушкину, Человеку из подполья, Ивану Карамазову и многим другим незабываемым любителям литературы, вышедшим из-под пера Достоевского, Степан Трофимович остается в книге[111]

. Он плоть от плоти литературы – ее персонаж, ее дух, ее аллегория. Его двусмысленная, неопределенная судьба позволяет книге сохранить свою открытость для интерпретаций и для жизни. Таким образом, он представляет альтернативу прямолинейному финалу, предложенному Достоевским в эпилоге «Преступления и наказания», которому он пытался придать однозначно христианский смысл.

Однако посреди бедствий, мерзости и несчастий этого мрачного романа Достоевский все же предлагает ответ. Этот ответ, разумеется, замаскирован и, как и в других его произведениях, служит наградой читателю, в визуальном и символическом плане читающему «против течения». В судьбе Шатова Достоевский представляет альтернативу сомнениям Степана Трофимовича в собственном отцовстве. В ночь накануне того, как Шатова убьет стадо бесов Петра Верховенского, его жена Марья, оставившая его три года назад, приходит к нему в дом, будучи на сносях. С помощью циничной акушерки-нигилистки Виргинской в присутствии Шатова рождается ребенок мужского пола. Муж-рогоносец воспринимает это рождение как великую радость и таинство:

…Это великая радость… – с идиотски блаженным видом пролепетал Шатов, просиявший после двух слов Marie о ребенке.

– Какая такая у вас там великая радость? – веселилась Арина Прохоровна, суетясь, прибираясь и работая как каторжная.

– Тайна появления нового существа, великая тайна и необъяснимая, Арина Прохоровна, и как жаль, что вы этого не понимаете!

Шатов бормотал бессвязно, чадно и восторженно. Как будто что-то шаталось в его голове и само собою, без воли его, выливалось из души.

– Было двое, и вдруг третий человек, новый дух, цельный, законченный, как не бывает от рук человеческих; новая мысль и новая любовь, даже страшно… И нет ничего выше на свете! [Достоевский 19746: 452].