Секреты Достоевского. Чтение против течения

Именно в этом месте, где тема озабоченности своим происхождением (отцовство) пересекается с вопросом о том, как письменное слово обретает смысл, труд Деррида дает читателю Достоевского наиболее обильную пищу для размышлений. Так или иначе, произведения Достоевского – ив особенности «Бесы» – содержат как озабоченность истоками, так и неоднозначное отношение к письменному слову. С точки зрения Деррида, такая диссеминация первоначальной истины отца (Бога) компенсируется многообразием скрытых смыслов, возникающих в процессе письма. Достоевский же опечален потерей священной истины и стремится возродить ее с помощью своей апофатической поэтики.

Доминирование мотивов бумаги и печатного слова в «Бесах» подкрепляет этот тезис о рассеянии первородной истины. «Бумага – главное средство общения у черта», – пишет В. В. Набоков [Набоков 2004: 468]. Бес разума и сомнения вторгается в мир романа Достоевского с запада в виде бумажной продукции: подрывных брошюр; ассигнаций; любовных писем; несуществующих, но фундаментальных монографий по средневековой германской истории; бумажных игрушечных театров; революционных прокламаций; игральных карт; фарсов и пародийных поэм; купчих; иностранных газет, которые читают немолодые вдовы в русских поместьях; трактатов; скандальных письменных исповедей, предназначенных для всеобщего прочтения; летописей, написанных мертвыми монахами, провинциальными сплетниками и амбициозными молодыми девицами; людей из бумажки; предсмертных записок самоубийц, а также романов[108]

. Полнокровные, укорененные в родной почве леса, с незапамятных времен являющиеся носителями русских культурных ценностей, превращаются в сырье для нашествия этих жалких, призрачных, разжигающих революционный пожар и пожароопасных в буквальном смысле белых листков бумаги [Billington 1970: 20–22]. Роман «Бесы» наполнен опасными документами, бумагами, уводящими прочь от истины.

Печатные документы, разумеется, выходят из-под печатного станка. В средневековой России печатный станок считался бесовским орудием. Например, издателей первой печатной книги в России («Апостол», 1565 год) обвинили в ереси, и они были вынуждены бежать за границу, а их типография была сожжена [Соловьев 19886: 181–182][109]. Лиза Кнапп указывает на то, что печатный станок винили в уничтожении коллективной веры, столь важной для русской религиозности [Knapp 1996: 207–208]. Печатный станок, ключевой символический объект в романе Достоевского, оказывается в центре заговора, имеющего целью убийство Шатова. За полтора года до начала действия романа Шатов закопал печатный станок в укромном месте в парке Ставрогина в Скворешниках. Раскрытие им тайны местонахождения станка предшествует собственно злодейству: «Это вот здесь, вот тут, на самом этом месте… И он стукнул ногой действительно в десяти шагах от заднего угла грота, в стороне леса. В эту самую минуту бросился сзади на него из-за дерева Толкаченко…» [Достоевский 19746: 460]. Тайная власть печатного станка помещает его в самый центр символической вселенной Достоевского. Воплощая собой «факт» в эпической битве между материальными фактами и истиной, изображенной автором, печатный станок может быть откопан только после символического убийства истины – предстающей в лице безгрешного, невинного человека, верящего, вопреки всем доказательствам, что он является отцом своего ребенка.

Роман показывает последствия того, что Степан Трофимович пренебрег своей обязанностью прививать молодому поколению положительные нравственные и религиозные ценности[110]. Ключевым фактором служит его отношение к сыну, поскольку его вина проистекает из неспособности преодолеть рационалистические, основанные на формальном праве взгляды на родительство. Закон и факты, по всей видимости, на его стороне. Если он считает, что не является биологическим

отцом Петруши, то, безусловно, у него есть все основания отказаться от своих обязанностей в качестве юридического отца. Если Петр Степанович на самом деле не его сын, то как можно обвинять Степана Трофимовича в небрежении? Если Петруша – не его сын, то виноват кто угодно: неверная жена, поляк, социальная система, ставящая незаконнорожденных детей в неравноправное положение, и т. д. Сам же Степан Трофимович является пострадавшей стороной. А если он прививал своим ученикам любовь к красоте искусства (Пушкину) и классическим ценностям идеализма и чести, поэзии и платонической любви, то в чем же его истинная вина? Однако корень зла в романе заключается именно в Степане Трофимовиче – или, во всяком случае, вина возлагается именно на него. В обоих случаях его уклонение от обязанностей в физической и социальной сферах позволило злу свершиться. Его приверженность письменному слову, правовым нормам и логике – в научных исследованиях, в литературе и в любви – представляет собой уход от ответственности и живого человеческого общения, открывающий дорогу силам зла.