Семь миллионов сапфиров

Я уже тогда ненавидел Анализ, всем сердцем ненавидел. И со смертью Ионы эта ненависть удесятерилась, она целиком и полностью подчинила меня. Который раз в своей жизни я чувствовал, что мной движет бо́льшая сила, чем я сам, – грозная, величественная, разрушительная сила, которая не терпит возражений…

И я решился. Решился переступить грань.

ЛЮЦИУС.

Теперь моя жизнь клином сходилась на его имени.

Во мне непрерывно звучала Мелодия смерти, и ноты ее были похожи на удары молотка о рельс. Оставалось всего два дня, а потому Арктур разрешил пожить у него, правда, поначалу он отнесся к моим мыслям весьма осуждающе.

– Долг движет мной. Я просто обязан сделать то, что задумал, и не найдется ни единой причины, из-за которой я пойду на попятную… – говорил я ему. Но он и не думал ставить мне палки в колеса, и я вдруг почувствовал некую незримую поддержку, словно осуществлял мечты его юности.

Однако мой внутренний голос непрестанно твердил: «Не забывай, на счету Люциуса почти целый век!» Все упиралось в тупик. К тому же шансов обойти свору телохранителей Люциуса, вооруженную до зубов, попросту не было. Его охраняли сверхнадежно: будь он хоть тысячу раз бессмертен, страх быть покалеченным тоже был силен!

А убить его… Не знаю.

Но что, если просто предположить, допустить малейшую возможность? Тот самый один процент? Месть – словно струйка воды: просачиваясь сквозь камни препятствий, она найдет способ достигнуть цели.

Я вспомнил Франца Гилберта, этого подонка, который мило беседовал со мной, пускался в немыслимые откровения, а после стал убийцей, убийцей моей любви, убийцей всей моей жизни.

Я с радостью отдал бы все, чтобы встретить его снова. Однажды мне даже почудилось, будто он идет мне навстречу. Ярко-зеленые глаза, рыжие волосы, шаркающая походка. Я сжал кулаки и бросился на него, но вовремя осекся, ибо понял, что допустил ошибку.

Так как же Анализ предсказывает насильственную смерть? Неужели в генах заложена и эта информация? Иона погибла точно в свою дату Х. В ее паспорте было указано именно двадцать третье августа.

Но Франц Гилберт… этот человек, ненавистный мне во всех отношениях, перехитрил смерть. Лишь узрев собственными глазами эту истину, я решился на предположение, что если можно выжить, когда обязан умереть, то, значит, можно и умереть, если обязан жить.

Для этой сомнительной теории требовались железные доказательства, и я не придумал ничего лучше, как подкараулить Аравию, мою воспитательницу из детского дома. Она зашла в магазин, оставив свою кошку Жужу на улице, а петельку от поводка безрассудно надела на стойку забора. Она всегда так делала. Ей и в голову не могло прийти, что кто-нибудь мог обидеть ее бедное животное.

Я припомнил, как она неоднократно хвасталась, что ее кошка класса «Б», иными словами – бродяга, а значит, у нее впереди не менее пяти лет. Во мне сверкнула чудовищная мысль: украсть кошку и попробовать утопить в море. Если эксперимент удастся, значит, А1 ошибается куда чаще, чем кажется простому смертному.

Такая безрассудная жестокость. Я долго смотрел на невинное животное, и все не решался протянуть руку к поводку. Кошка грелась на солнце, щурила глаза и дремала, не замечая меня. Она была сиамской породы, с тремя рыжими подпалинами на боку, ничем не примечательная, совсем обычная. Из магазина вот-вот должна была выйти Аравия.

И вдруг точно пелена спала с моих глаз.

Бог мой!

Я резко развернулся и пошел прочь. Меня бил озноб, ладони дрожали, а ноги стали мягкими, как пластилин. На что только не способен человек! Ради глупого эксперимента я чуть было не убил беззащитное животное.

Непостижимо.

С такими мыслями я вернулся домой к Арктуру и рухнул на кровать. Я был изнеможен, словно каторжник, и на мгновение мне почудилось, как на руках и ногах тихонько зазвенели стальные цепи. Но это еще не конец. Чувство несправедливости продолжало переполнять меня. Мне нужен был всего один аргумент. Так санки стоят на вершине огромной снежной горы: малюсенький толчок – и они уже несутся вниз. Я не выдержал и задал Арктуру единственный вопрос, который сразил его наповал:

– Случалось ли, что известный вам долгожитель умирал раньше своей даты Х?

Он растерялся и ответил, что в его жизни был один весьма странный, но показательный случай. Я плохо помню историю, которую он мне поведал, но все же постараюсь воспроизвести ее хотя бы в общих чертах.

Давно, лет сорок назад, был у Арктура друг-долгожитель Роб. Этому находчивому и смелому юноше пророчили великое будущее. Но, видимо, судьба не уважала людские пророчества. Как-то они с Арктуром отдыхали на Средиземном море, и Роб неожиданно для всех вздумал нырнуть с гигантской скалы. Арктур всячески отговаривал его, но Роб был упрям как осел. Он весело махнул рукой, сиганул с самой вершины и при входе в воду, которая встретила его отнюдь не гостеприимно, сломал шею.

А потом выяснилось, что произошла досадная ошибка. По крайней мере, так утверждала полиция.

– Мне жаль. Вероятно, Анализ ошибся, – развел руками седой майор.