Семь незнакомых слов

Оглянувшись по сторонам, мы заметим, что ни одно человеческое изобретение, прежде чем появиться в материале, не обошлось без предварительного обсуждения — воплощения (по крайней мере, частичного) в словах. И это приводит к понимаю, что язык — не только самая древняя и самая распространённая технология, но и отец всех существующих технологий.

Удивление не подразумевает научных определений — оно ищет сходства с тем, что уже знакомо. Называя язык ментальным органом восприятия, главным способом выживания и самой распространённой технологией, мы ни коей мере не используем переносный смысл. На наш взгляд, здесь нет ни преувеличения, ни метафорических примесей. Однако эти функции и характеристики не исчерпывают понятие «язык»: конечно же, он — не только орган восприятия, не только способ выживания и не только технология. В дальнейшем нам понадобятся и другие названия, другие сравнения — уже с привнесением метафоры, которые кому-то покажутся произвольными.

Что касается наиболее распространённых определений языка, которыми оперирует официальная наука: их очевидная слабость — фиксирование общеизвестного, ничего не добавляющего к существующему пониманию. Сами слова «средство», «коммуникация», «система», часто встречающиеся в подобных определениях, скорей, затрудняют понимание: в силу своей абстрактности они менее наглядны, чем слово «язык», и значительно уступают ему по возрасту, а потому не очень подходят для рассказа о том, что появилось задолго до них. По сути научные определения не столько объясняют, что такое язык, сколько обозначают тему разговора о нём. Само их разнообразие говорит о том, что ни одно из них не является исчерпывающим.

Отдельно стоит оговорить определение выдающегося физиолога И. П. Павлова языка как второй сигнальной системы, которой в животном мире обладает только человек. Оно вызывает два возражения.

Одно из них формальное: насколько верно называть вторым то, что является единственным? Без дара речи человек оказывается буквально на коммуникационном нуле, уступая в возможности общаться даже беспозвоночным — что нонсенс. Мимику, жесты, восклицания можно считать (а можно и не считать) рудиментами до-языка, однако в любом случае их роль не выходит за рамки несамостоятельного языкового декора. Называть языковую способность второй по отношению к основным органам чувств — столь же произвольно, как называть головной мозг «вторым спинным», или руки — «вторыми ногами».

Другое возражение — сущностное. Язык создаёт смыслы — именно они обеспечивают человеку преимущество над остальными биологическими видами. Смыслы не измеряются и не могут измеряться в сигналах. Они дробятся и обобщаются: есть смысл предложения, смысл абзаца и целой книги. Смыслы приходят извне и создаются человеком в ходе собственных размышлений. Они очень вариативно воспринимаются разными людьми — возбуждая в их мозгах непохожие друг на друга нейронные цепочки. Всё это выходит слишком далеко и за понятие «сигнал», и за понятие «система».

Тем не менее, весь нижеследующий текст (как и тот, что расположен выше) не стоит рассматривать, как попытку дискуссии с официальной наукой и оспаривания её достижений. Мы смотрим на язык с других позиций и реализуем своё право удивляться».

— Нам повезло, — коротко резюмировал я, выслушав вступление. — У нас есть вы.

— Правда ведь неплохо? — скромно спросила она.

— Более чем. Я потрясён. Честно. Одного не пойму: это вы-то ратовали не конкурировать с «симфоническим оркестром»? А теперь раздаёте пинки «музыкантам»?..

— Слегка и немногим, — и согласилась, и возразила Подруга. — И знаете? Мне это нравится. Чего-то такого мне давно хотелось… Я сказала: «нравится»? Неправда. Я ликую.

Друзья, напишите, пожалуйста, не является ли текст эссе слишком сложным для восприятия? Не требуется ли его, на ваш вкус, сократить?

2.16. Да будет театр!

Когда в огромном городе есть хоть один человек, по которому начинаешь нестерпимо скучать, не видя неделю, это уже немало. Тридцатого декабря я сдал последний зачёт и поехал встречать свою девушку возле её института. Москва исчерпала календарные запасы солнечной погоды: на донышке года осталась лишь сырая мутная хмарь. В длинном подземном переходе под Пушкинской площадью я купил в цветочном бутике три высокие алые розы — наперекор серой беспросветности дня и как знак приветствия после долгой разлуки.

— Спасибо, Гений, очень мило, — сообщница сунула нос внутрь целлофанового конуса, вдохнула розовый аромат и посмотрела на меня вопросительно: — По какому случаю?

Впервые я узнал её издалека, ещё не видя лица и в незнакомой одежде — по общему очертанию и чему-то неуловимому в стиле движений — фигурку в коротком тёмно-синем пальто и голубой шапке с помпоном, неторопливо вышагивающую по почти пустынному институтскому дворику.

— Даже не знаю, — развёл я руками. — Возможно, потому что вы — моя девушка. А у вас какие версии?