Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Офонас хранил малый складень с пречистыми ликами Богородицы, Спаса и святого Миколы[84]. Одинок Офонас и празднует Святую Пасху — Велик день втайне. Помолился, а уж стали забываться молитвенные слова... Как быть одному на великий праздник? Только память раздразнилась, кажет Офонасу тверскую зиму, многотрудный Великий пост — духовную десятину годовую. От грибов и капусты уж втреснуло. Но вот и весна проглянула. Заутреня. Заблаговестили колокола. Пасха Христова. Разговенье. Куличи да яйца крашены...

Бабьи хлопоты — молоко да тесто. В котелке луковое перье варится. Ондрюша сидит на полу, подаёт Насте белые яйца из лукошка, белые яйца от пёстрой курицы. Настина тонкая рука протягивается, опускает белое яйцо в туманный вар. Выйдут яйца крутые да крепкие, цвета тёмного — в память о крови, пролившейся при распятии Господа нашего Иисуса Христа... «Воистину воскресе!»... Целуют друг друга в уста и дарят яйца... Ондрюша бежит на улку с другими малыми ребятами, будут яйцо о яйцо колотить; чьё треснет, тот и в проигрыше. Настя сыну отобрала самое крепкое на вид яйцо — оно «борцом» зовётся... Будет парнишечке радость, полную шапочку выигранных яиц принесёт, охватив её ладошками, горстями, прижимая к груди...

Бабы настряпали ватрушек, пирогов, начиненных пшённою кашей и яйцами, сдобных пирогов с кашею и маком. Огонь в печи разведён, пол выметен... Свиная голова на стол поставлена, как и на Рождество ставится, в пасти свиной — крашенка-яйцо да прутик берёзовый...

На улицах людно. Пёстрые полы распашных одежд, откидные широкие рукава, шитые кушаки, тафьи плотные на головах... Народ толпится у княжого двора, глядят на боярские наряды, нашитые из камки, алтабаса, аксамита, бархата золотного да объяри... На улицах тверских тесных расцвели цвета: синие, зелёные, малиновые, красные, лиловые, голубые, розовые, белые, пёстрые...

Офонас уже с утра, как воротились из церкви, сменил горничную простую рубаху на чистую льняную косоворотку с шитыми шёлком запястьями. Порты суконные, азям да становой кафтан. Посмотришь — и Офонас чем плох!..

Но отчего же это? Прежде, в Твери, ему тосковалось — всё было кругом знаемое сызмальства. Все кругом знали Офонаса — он был ихой, на том же языке говорил, те же праздники праздновал, принадлежал множеству... А ныне одинок, и тоскуется ему порой об этой его принадлежности множеству... Множество — оно и решит за тебя, и ты пойдёшь за ним, в нём пойдёшь... А ныне Офонас сам за себя решает, ему — воля... И он ведает, что в конце-то концов пропадёт!.. Да хоть воли глотнёт...

А выйдешь в Твери на Велик день, трешневик на голову взденешь... А Настя в шушуне да в душегрее, кика пестра, сорока[85] шёлковая...

Из одиночества — во множество, из множества — да в одиночество... И что есть воля? Человек устремляется к ней. Одни стремятся достигнуть воли через богатство, став во главе множества; а другие стремятся, устремляются бежать из множества прочь, в одиночество своё...

На девятый день после Святой Пасхи, в Радуницу, приходилось отплывать. Скоро подымутся бури. Уж и дожди налетают. Едва Офонас поспевает на последний караван кораблей. Все толкуют о грядущих бурях. Надобно успеть проплыть, пройти на судах до начала времени бурь...

В порту шумят, ведут купеческих коней по мосткам, кричат, приказывают посторониться, полуголые носильщики портовые тащат корзины с товарами... Грузятся на тавы-дабы — корабли индийской земли... Юсуф стоит среди других купцов, переговариваются. И вдруг вспоминает один из них корабль царевича Микаила из Рас-Таннура... Жар кидается в лицо Офонаса, в щёки... Столько всего помнится, вспоминается... Говорят о корабле из Рас-Таннура, хорош корабль... Офонас спрашивает, когда же этот корабль отплыл. Давно это произошло, в прошлом году; и тоже — перед самым началом — започванием — времени бурь морских...

Страшно ступить Офонасу теперь на судно, на коем ему придётся плыть. Впервой придётся плыть на таком плохом судне. Много таких судов погибает в водах Аравийского моря и океана Индийского... Суда эти не железными гвоздями сколочены, а сшиты верёвками из коры индийских ореховых деревьев. Кору эту бьют до тех пор, покамест она не сделается тонкою, подобно конскому волосу, и тогда вьют из неё верёвки и ими сшивают суда. Эти верёвки прочны и не портятся от солёной воды. А у судна всего одна мачта, один парус и одно весло. А ещё деревянными гвоздями скрепляют доски судов.