Семь «почему» российской Гражданской войны

На донесения о беспорядках в войсках Семенов приказал «расстреливать целиком все взбунтовавшиеся части». Сидя под надежным прикрытием двух японских дивизий, читинскому атаману очень нетрудно отдавать такие «железные» приказания, совершенно не считаясь с тем, что при теперешней обстановке сие равносильно сотрясению воздуха и никогда не сбыточным угрозам. Прежде всего вопрос: а кто же будет расстреливать?

Здесь не Даурия Унгерна, не Маккавеево Тирбаха и не бронепоезда Степанова, где в полной безопасности семеновские палачи расстреливали кого угодно, ибо их жертвы были бессильны сопротивляться и никто не мог этому препятствовать: на единицы были сотни.

Когда Р[озанов] утвердил смертный приговор некоторым участникам восстания 17 ноября, то уже тогда командир Егерского батальона не мог привести его в исполнение, так как его подчиненные категорически от этого отказались и пришлось набирать какую-то сборную команду.

Да, и кроме того, сейчас некого и расстреливать, ибо взбунтовавшиеся части уходят в сопки и делаются совершенно недоступными для какого-нибудь наказания.

8 января. Наблюдаю все совершающееся в качестве внешне постороннего зрителя, и тяжело, тяжело на душе. Осталась какая-то жалкая тень государственной власти и военной силы, да и та тает с каждым часом. В Чите идет игра в правительство – без территории, без населения, без местных аппаратов власти и без наличия какой-нибудь реальной силы для исполнения своих распоряжений. Вся территория в сущности – городской район Читы, прикрытый японскими войсками, затем опять-таки городские районы Владивостока, Никольска и Хабаровска и полоски Забайкальской и Уссурийской жел. дорог, находящихся под охраной японских и американских войск.

Все военные силы дальневосточного главнокомандования состоят из двух, наполовину уже разбежавшихся стрелковых дивизий самого неблагонадежного состава и ничтожного боевого качества, разбойничьей монгольско-бурятской дивизии Унгерна и разных мелких частей малого состава и еще меньшего боевого значения.

И даже этот печальный актив вынужден почти полностью сидеть под защитой иностранных штыков, не имея ни сил, ни средств, ни возможности вступить в надлежащую и решительную борьбу с партизанским движением, возглавляемым красными агентами и занявшим уже весь Дальний Восток.

Неужели только мой пессимизм все это видит и учитывает? Неужели же не ясно, что после краха Омска и чешского предательства у нас самих уже нет средств восстановить государственную власть даже в пределах трех дальневосточных областей; и что все то, что было вполне возможно и осуществимо нашими собственными средствами при небольшой союзной помощи в первой половине 1918 года, ныне уже стало недостижимой мечтой?

Если бы Забайкалье, Амур и Приморье получили бы тогда твердую, заботливую и законную власть, способную привлечь к себе население и поддержать свой авторитет, то я убежден, что были все шансы создать на нашем Дальнем Востоке непоколебимую базу всего белого движения. Здесь не было тогда никаких причин и оснований для распространения большевизма; особое изолированное положение всего края представляло самые благоприятные условия для того, чтобы выловить и ликвидировать те анархические, преступные и разбойные элементы, которые, несомненно, имелись в местном населении.

Конечно, нужна была стремительная, высокоидейная и отлично проведенная программа устранения из жизни населения всего незаконного, нагнетающего и угнетающего и умелого удовлетворения насущнейших нужд, главным образом по снабжению, по материальной помощи вернувшимся с фронта казакам и крестьянам и по временному облегчению налогового обложения.

Все это было тогда вполне возможно и осуществимо. Надо было только об этом подумать, все это учесть и оценить, а затем найти средства, способы и людей для исполнения, после чего можно было быть вполне уверенными в сохранении у нас на Дальнем Востоке полного внутреннего порядка и можно было не опасаться никаких красных махинаций.

И все эти возможности были начисто и невозвратно сметены нашими собственными руками, и как бы нарочно, было сделано все, что должно было вздыбить и поднять против нас основные слои местного населения и бросить их в объятия красных и той каторжной шпаны, которая создала первые партизанские и вначале чисто разбойничьи отряды и шайки.

Сразу же в Чите и Хабаровске засели очень мелкие, но вредные Соловьи-Разбойники, немедленно пригретые японцами, в Приморье началась чехарда: земство, плюгавый Толстов[1968], Хорват и его окружение, затем Иванов-Ринов и на последнюю закуску вынужденный все это унаследовать – Розанов. Самой посредственной государственности не оказалось ни на грош; практического здравого смысла также; население получило только всевозможные проявления самой необузданной атаманщины с всевозможными контрразведками, могущими поспорить с чекой, и с беззаконием, поборами, насилиями, карательными экспедициями… и полным отсутствием какой-либо заботы о самом скромном удовлетворении производственных и товарных нужд.