Семь «почему» российской Гражданской войны

Все это разразилось совершенно неожиданно; все обитатели квартиры С.Н. мирно спали, и только у ворот, над которыми начали рваться красные шрапнели, стоял часовой – енисейский казак.

Розанов обратился в японский штаб и просил прислать охрану, но японцы от этого уклонились. Надо было выбираться своими средствами; все наличные мужчины в составе Розанова, ротмистра Гуковского, штабс-ротмистра Нарышкина, подъесаула [Левиз оф] Менара и хорунжего Стрелецкого вооружились и решили пробиваться мимо здания цирка к дому Синкевича[2024], в котором жили Ойя и чины его штаба. Положение затруднялось тем, что одновременно надо было вывести с собой жену и двух дочерей Розанова и жену капитана Гуковского.

Выручило то, что красные поторопились открыть орудийный огонь, и когда Р. вышел из дома, то направленные для его окружения цепи не успели еще отрезать путь отхода к зданию цирка; кроме того, вся прорывавшаяся группа состояла из хороших стрелков, и их удачный огонь, сваливший нескольких проскочивших вперед партизан, охладил остальных.

В конце концов, переходя от здания к зданию, Розанов, его семья и свита достигли ограды дома Ойя, откуда «японское главнокомандование» наблюдало последний бой русского командующего войсками с беспрепятственно ворвавшимися в город красными бандами.

При этом было примечательно, что на Светланке в расстоянии 200–300 шагов от дома Розанова стояла японская рота, а другая рота вытянулась по улице около квартиры своего главнокомандующего. Вчера нам были вполне официально обещаны недопущение красных в пределы города, а также и недопущение каких-либо вооруженных столкновений. И все это не помешало красным свободно пройти через весь район, занятый чехами, и начать громить артиллерией беззащитный дом, в котором жил генерал Розанов, и учинять сие на глазах японских военных властей и нескольких десантных рот. Воистину горе побежденным!

Дойдя до ограды дома Синкевича, Розанов и его офицеры сдали свое оружие японскому коменданту и были приняты под покровительство Японии, а через некоторое время скрытно перевезены в японский штаб на Алеутской.

Так свершился основной акт владивостокского революционного переворота. Розанов совершил немало ошибок, но в последний час вел себя молодцом и был единственным старшим русским начальником, который защищался с оружием в руках и положил последнее только ввиду абсолютной невозможности более сопротивляться.

Разительным контрастом было поведение семеновского сателлита Вериго, грозно бахвалившегося биться до последней капли крови во славу любимого атамана, и вслед за тем смотавшегося под японское крылышко, не забыв укрыть туда же и свои бебехи[2025].

Непонятно поведение американских представителей; вчера после намеков японцев о возможности необходимости для русских офицеров искать убежища, Розанов обратился к американскому консулу Макговену[2026]

с просьбой в случае особой крайности принять под свое покровительство тех русских, которые будут вынуждены этого просить. Последовал сухой ответ, что американский флаг прикрывает только американских граждан. А во время восстания Гайды главные зачинщики Краковецкий[2027], Якушев[2028] и некоторые их соучастники были укрыты американцами в своих казармах, а затем тайно увезены из Владивостока.

Из окна моей каморы видна вся Алеутская, залитая толпой и двигающимися вооруженными партиями; всюду уже красные флаги и тряпки.

Японцы завесили все окна, обязали нас не показываться, и на все приходящие из города запросы о судьбе и местопребывании русских начальников и офицеров отвечают полным незнанием (специфическое проявление нейтралитета и очередной вариант известной японской отговорки «японскому командованию ничего не известно»[)].

Вечером в штаб пробрался сотник Власов, оставшийся в городе в штатском платье (у него такой опростившийся вид, что никто не заподозрит в нем офицера); принес объявления земства, но говорит, что по составу и настроению партизан, занявших город, земству долго не протянуть; оно слишком умеренно, а главное, в его руках нет абсолютно никакой действительной силы, а без этого всякая власть ничтожна; уже сейчас всюду ощущается господство солдатчины и разной шпаны.

Большинство интернированных почему-то признали меня главным авторитетом и лезут с просьбами, нервничают, требуют определенного ответа о дальнейшей судьбе; надорвался до потери голоса, разъясняя, успокаивая и требуя выдержки и терпения, а главное, обязательности для нас не распускаться до бабьей истерики на глазах у приютивших нас японцев; последние держат себя чрезвычайно корректно, сделали все, чтобы устроить сотни неожиданных гостей.