Семь «почему» российской Гражданской войны

В комнате Розанова встретил Изоме, который обратился ко мне с изысканными выражениями сочувствия. Несмотря на деликатность положения, я все же не мог удержаться и намекнул, что если бы не решение, принятое ночью Вериго и им «почему-то» и без всякого о том уведомления отмененное, то, по всей вероятности, были бы избегнуты многие неприятности сегодняшнего дня, в особенности же если бы японским главнокомандованием было исполнено обещание, данное мне генералом Инагаки и подтвержденное капитаном Андо от имени самого главнокомандующего.

Я не имел возможности добавить, что из намека начальника американской полиции майора Джонсона[2029]

, с которым я встретился на лестнице японского штаба, можно было думать, что решение Вериго оказать сопротивление партизанам было очень на руку для японцев, так как дало им право не считаться с ранее данными нам обещаниями. Это очень возможно; очередная подтасовка и передержка.

1 февраля. Весь день возился с нашими офицерами; особенно нервничают те, у которых семейства остались в городе; японцы стараются всячески помочь, но при условии соблюдения тайн своего нейтралитета; после обеда даже разрешили допуск офицерских жен в помещение штаба. Из внешних известий – комендантом крепости назначен вновь вынырнувший откуда-то эсер Краковецкий, а помощником его красный партизан Степаненко (очень характерно для показания того, в чьих руках реальная сила). Земство обещает турусы на колесах, но ясно, что это останется только обещаниями.

Разговаривал с командиром так называемого пластунского полка Патиашвили, который с разрешения Розанова и Китицына ночью на 31^-е

погрузил своих пластунов на [ «]Орел[»]; оттуда его выгнал примчавшийся к [ «]Орлу[»] Вериго, грозил расстрелять, требовал биться до последнего человека и приказал самому Патиашвили явиться немедленно в штаб крепости.

Тот это исполнил, но, явившись, узнал от разбегавшихся офицеров и писарей, что комендант крепости уже смотался к японцам. Бурный кавказец рассказывал об этом с таким видом, что в случае появления здесь сейчас оного Вериго, нельзя было дать и гроша за его жизнь.

[ «]Орел[»] и [ «]Якут[»] на рассвете ушли из Владивостока; перед уходом ходили слухи, что Новосильцевская батарея решила их расстрелять при выходе из Босфора[2030]

, но все прошло благополучно. Когда 29 и 30 января моряки грузились, то я, как и другие, очень их осуждал и был даже согласен с Розановым, который проектировал остановить погрузку силой (не сделал потому, что этой-то силы у него не было), а теперь сознавал, что, быть может, они поступили умнее и дальновиднее всех.

Огорчил меня только велеречивый и по сущности очень скользкий и двусмысленный приказ Китицына, пытавшийся оправдать этот уход. Раз начальник решился на такой поступок и нашел исполнителей, то нет никакой надобности все это мотивировать и разглашать.

Особенно неуместен конец приказа (мне дал его Патиашвили), «не мыслю существования своего ни в составе части, ни как отдельной личности вне России, под властью каких бы партий она ни находилась. Если будет Божья воля и историческая судьба на то, чтобы это были те партии, против которых мы до сих пор честно боролись, борьба кончена и бесполезна; наш долг повелевает нам все-таки и с ними продолжать нашу борьбу по воссозданию русского флота. Поэтому я рассматриваю наш уход как временное удаление для обеспечения права на существование нашим частям или хотя бы личностям, входящим в их состав…»

Вполне понимаю настроение и состояние духа старого морского офицера, принявшего сильное и рискованное решение, но осуждаю все эти фигли-мигли и их туманно-условную фразеологию. Причины ясны – грозит несомненная опасность, средств устранить ее и защищаться нет, а потому надо физически от нее удалиться. В этом нет элементов бегства в его специфическом значении. Добавки к будущей власти, готовность сотрудничать с любой из них и вся дополнительная словесность придают всему приказу очень неприглядный оттенок.

Вечером Розанова и меня перевезли на броненосец [ «]Хизен[»] (поднятый и исправленный [ «]Ретвизан[»]), стоящий у Адмиральской пристани. Прошло шестнадцать с лишним лет с тех пор, как я был на этом тогда русском броненосце с визитом у его командира; тогда – начальник штаба крепости и почетный гость; теперь в том же помещении, но уже под чужеземным флагом, – бездомный и безместный русский генерал, вынужденный на своей земле искать убежище у чужих людей.

Везли нас с большими предосторожностями; и мы и японцы вооружены были, как говорится, до зубов, ибо в случае захвата по дороге сдаваться живыми не приходилось.