Семья Машбер

Состоятельные родственники пользовались ее услугами на свадьбах — Эстер-Рохл наблюдала за готовкой и печением, за работой подавальщиков и подавальщиц, — или когда надо было ухаживать за роженицей, дежурить у постели больной, или, как теперь у Машберов, при снаряжении дочери в последний путь.

И Эстер-Рохл принялась за дело. Когда родных — Гителе, Юдис и мужчин — увели из комнаты, она подошла к кровати покойницы, склонилась над ней и произнесла, словно обращаясь к живой, дабы та выслушала и приняла к сведению:

— Святая душа Нехамы, дочери Мойше, иди туда, откуда пришла, и дозволь обслужить то, что бренно! — С этими словами Эстер-Рохл закрыла ей глаза, расправила на постели руки и ноги, вытащила подушку из-под головы и прикрыла лицо.

Проделав все это, она подошла к зеркалу, висевшему на стене, занавесила его, потом обратилась к тем, кто остался в комнате, и сказала:

— Пусть прикажут вылить воду…

Затем покойницу подняли, перенесли на пол, а в изголовье поставили зажженные свечи.

Но это уже сделали другие — мужчины. Потом подошли к Мойше Машберу, к Гителе, к Юдис и к Нохуму Ленчеру и надорвали их одежду: у Мойше Машбера и Нохума Ленчера лацканы сюртуков подпороли ножом, потом надорвали руками так, чтобы они висели, а у Юдис и Гителе сходным образом надорвали кофточки.

Не будем рассказывать о том, что происходило потом, как родственники, домашние и близкие сели возле покойницы и оплакивали ее; не будем рассказывать, как Гителе, не присаживаясь, ходила из угла в угол и ждала, что кто-то прибежит с сообщением о невозможном — о том, что дочь ожила…

Гителе не находила себе места, пока не появились члены погребального братства. В ворота, из которых накануне вывезли Михалку и которые забыли закрыть, вошли две бедно одетые женщины: они несли в руках какие-то странные, давно не мытые чугуны и длинные кувшины для омовения; затем показались носильщики — один с тремя шестами под мышкой, второй с черным полотнищем, пока еще сложенным, а третий с охапкой соломы, которую стелили на носилки.

Когда в кухне и в сенях закипели самовары, а обмывальщицы начали ловкими, опытными руками носить кипяток в комнату, где покойница уже лежала на сдвинутых столах и где ей полагалось «воздать должное», — тогда Гителе, точно разъяренная тигрица, ворвалась в комнату, где могли находиться только люди с крепкими нервами, выдержанные, вроде Эстер-Рохл.

Эстер-Рохл сразу увидела, в каком состоянии Гителе, и подбежала к ней. Гителе что-то прорычала, но тут же умолкла и, покорившись Эстер-Рохл, спросила:

— Скажи мне, прошу тебя, Эстер-Рохл, только одно: неужели все это видят мои глаза?..

— Да, — твердо, без ужимок и кривляний ответила та. — Видят! Ты набожная женщина, поэтому дозволь нам воздать ей должное… Иди, иди отсюда, Гителе.

Она говорила решительно, стараясь вернуть Гителе в сознание, которое та едва не потеряла.

В комнате совершили все необходимые приготовления: обмыли покойницу горячей водой, надели на тело саван, на голову — чепец, произнося при этом соответствующие строки из молитв вроде: «Чистыми водами омою вас…»

Тем временем во дворе приготовили носилки. Один из носильщиков, прислонив к табурету два шеста, связал их веревкой по диагонали. Взял немного соломы из принесенной охапки и опытной рукой соорудил из нее что-то вроде подушки под голову, затем сделал подстилку в ноги, а оставшуюся солому разложил по полотнищу носилок. Тут же двое других принесли покойницу, закутанную в белую простыню.

Домочадцы, родственники, соседи и все женщины, находившиеся в доме у Мойше Машбера, подошли к носилкам и окружили их. Из образовавшегося здесь круга людей, столпившихся возле носильщиков, которые торопливо хлопотали у тела Нехамки, укладывали ее и укрывали, доносились крики, плач и причитания:

— Добрые ангелы идут тебе навстречу!..

— Врата небес да будут пред тобою раскрыты…

— Юное деревце! Горе, горе нам!..

— Похлопочи за нас, заступница…

Гителе осталась на пороге, через который только что перенесли покойницу. К носилкам она не подошла и, едва соображая, смотрела на толчею во дворе, а после каждого крика и вопля задавала себе тот самый вопрос, с которым обратилась тогда к Эстер-Рохл:

— Неужели глаза мои и вправду видят все это?..

Процессия тронулась с места. Послышалось звякание кружки для пожертвований в руке одного из служек погребального братства. Вышли за ворота, которые вчера, когда вывезли Михалку, не закрыли и сегодня закрыть не подумали.

А позднее, когда процессия ушла, когда люди, пришедшие с базара и из молельни, чтобы отдать последний долг покойнице, уже скрылись из виду, у ворот, немного высунувшись на улицу, показался человек, который остался в доме один…