Семья Машбер

Нет, Мойше Машбер выкинул все дела из головы, и главным предметом его забот после смерти дочери стал Алтер… Однажды Мойше увидел его в дни траурной недели, когда тот на пороге столовой столкнулся с Гнесей. Мойше заметил, как Алтер взглянул на нее и как посмотрела на него она… И, несмотря на несчастье, от которого дом еще не оправился, оба они обратили немые взоры к Мойше, как бы напоминая, кем они теперь приходятся друг другу и что им было обещано…

Мойше Машбер сразу понял, что означает их взгляд, и в дни траурной недели, когда Лузи пришел к нему со словами утешения, завел с братом разговор — шепотом, чтобы никто не слышал. При этом кто-то из них вспомнил изречение о том, что смерть близкого человека не должна служить задержкой для намеченной свадьбы. Так гласит закон, и так сложились обстоятельства, поэтому свадьба должна состояться во что бы то ни стало.

Мойше Машбер принялся за это дело так спешно, точно кто-то стоял над ним и гнал его вперед. Он начал присматриваться к Гнесе, и одно ее тело, распиравшее одежду, говорило о том, что она на выданье и что, если бы он, Мойше, не просватал ее за своего брата Алтера, нашлись бы люди из ее, Гнесиного, круга, которые не стали бы ломаться, — кто-нибудь вроде Катерухи или другой.

Мойше Машбер не ошибался насчет Гнеси. Стоило ей появиться на базаре среди мясников, мясорубов и подобных им людей, как эти молодые, веселые парни, глядя на нее, начинали перемигиваться, толкать друг дружку в бок, причмокивая языком, что означало на мясницком наречии: «Вот девка так девка!..»

И даже Мажева, уже знакомый нам помощник мясника Меера Бласа, волновавший многих женщин, при взгляде на Гнесю не раз потирал руки от возбуждения.

Вполне вероятно, что она числилась в его донжуанском списе: Мажева думал о ней, хотел как-нибудь подцепить ее и завести с ней более близкое знакомство.

Когда он узнал — от Катерухи или от кого другого, — что она, эта самая Гнеся, отвернулась от людей своего круга и дала себя просватать за какого-то хворого богатого недотепу, он очень досадовал: во-первых, оттого, что сам упустил случай, а во-вторых, если бы она не досталась ему, то попала бы, по крайней мере, к кому-нибудь из своих, к ремесленнику или мясорубу… И вот, узнав о предстоящей свадьбе, Мажева однажды увидал Гнесю на базаре и стал следить за ней, не упуская ее из виду. А когда она, уходя с базара, направилась домой, то вдруг встретила Мажеву в переулке у глухих ворот.

Гнеся его, разумеется, знала: какая прислуга или горничная не поглядывала на Мажеву, облизывая при этом пересохшие губы? Но, увидав его сейчас с глазу на глаз, возле себя, она очень испугалась. К тому же Мажева заманил ее за ворота, а не пойти на его зов она не могла… Гнеся чувствовала себя птенцом, которого гипнотизирует взглядом змея… Напрасно пыталась она опустить глаза, а руки поднять к лицу боялась. От пугающей близости она ощутила жар, разливавшийся по ногам выше колен. Стоя в ожидании его первого слова, она понимала, что находится в полном его распоряжении: удрать невозможно, кричать — и подавно, а главное, ей и боязно, и приятно от жара, поднимавшегося по ногам.

— Служишь? — спросил Мажева.

— Да, — ответила Гнеся.

Ей было страшно вспомнить, где она служит и с кем теперь связана… Она связана с тем домом, с теми людьми и вдруг встретилась в заброшенном переулке за глухими воротами с мужчиной, да еще с таким, как Мажева…

— Что тебе нужно? — в испуге спросила она.

— Ничего. Я хотел только знать: говорят, ты замуж выходишь за богатого дурня, думаешь, он тебя осчастливит… Так вот, хочу сказать, что пора тебе одуматься. Ведь они даже этого дела толком делать не умеют…

— Какого дела? — не поняла Гнеся и растерянно смотрела на Мажеву.

— А вот этого самого… — ответил Мажева и, подойдя вплотную, крепко прижался к ней крепким молодым телом, показывая без слов, но наглядно, о каком «деле» он говорит.

— Оставь меня! — безвольно отвернулась Гнеся, желая освободиться от его чрезмерной близости, душившей и не дававшей вздохнуть. — Пусти, а то кричать буду.

— За крики у нас бьют по морде и еще кое по чем, — сказал Мажева и, видя, что в подворотне действовать неудобно, так как можно и на прохожих напороться, он освободил ее. — Иди, подумай, — сказал он ей. — Смотри, как бы потом не раскаялась.

Вернувшись домой, Гнеся была бледна и напугана встречей с Мажевой и его предупреждением, которое она в смятении поняла только наполовину. Но больше всего ее испугала близость, ощущение которой еще не прошло, близость, от которой до сих пор подкашивались ноги — точно у курицы, когда петух обхватывает ее и не дает ей пошевельнуться…

Придя с базара, она опустилась на стул, и старшая прислуга, всегда видевшая ее насквозь, прочла на лице Гнеси, что произошло с ней нечто необычайное.

— Что такое? Что случилось? Почему ты так бледна? Зачем присела?

— Ничего, — ответила Гнеся, не считая возможным вспоминать о Мажеве и о встрече с ним даже в разговоре с самым близким ей человеком, со старшей прислугой, с которой она делилась всем.