Семья Машбер

Когда с Алтера снимали мерку, в комнате присутствовал сам Мойше Машбер, наблюдавший то внимательно, то рассеянно, как Гершон вертит Алтера во все стороны, нагибается, поднимается, и тогда старческая кровь приливает к лицу и к больным глазам, записывает в своей книжке корявыми письменами то, что ему якобы необходимо и что дома он, наверное, забывает, поскольку может обходиться без записей…

Наблюдая за работой Гершона, Мойше Машбер говорил с ним полусерьезно и даже подшучивал над ним, но просил в первую очередь о том, чтобы сделано было получше и как можно скорее. На это Гершон отвечал на своем свистящем наречии:

— Сосьём, сосьём… Стоглиц и спесно…

Портные постарались и уже через несколько дней принесли работу к первой примерке, отчего и жених, и невеста, точно в угаре, носились по своим комнатам. Портных снова поторопили.

Оставалось еще много дел. Нужно было, например, снабдить Алтера, помимо платья, талесом. Для этого пригласили Ошера-талесника — он принес с собой острый и терпкий запах уксуса и лежалого сыра, исходивший как от него самого, так и от пачки свежих, чистых талесов.

Когда приблизились дни свадьбы, когда белье, платье и прочие вещи были готовы, Гнесю, которая не слишком бегло читала, передали под опеку уже знакомой нам Эстер-Рохл, дабы та проштудировала с невестой специальные женские законы, которые обязана знать каждая замужняя еврейка.

Прежде всего Эстер-Рохл заставила Гнесю заучить молитвы, которые произносят при освящении свечей и выпекании субботних и праздничных хал. Затем она заперлась с Гнесей в одной из комнат, взяла женский молитвенник, нашла место, именуемое «Чистый источник», и принялась читать законы и правила, которые обязана соблюдать женщина, когда она вместе с мужем и когда она отделена от него… Все было обговорено открыто, названо по имени, речь шла о таких вещах, что Гнеся поминутно озиралась по сторонам — не видит ли, не слышит ли кто; выслушивая Эстер-Рохл, она краснела, ерзала и не могла спокойно усидеть на месте.

В один из вечеров незадолго до свадьбы составили брачный контракт в присутствии близких родственников, без шума и обычных церемоний.

И вот наступил день свадьбы.

Накануне же невеста была препоручена Эстер-Рохл и старшей прислуге, которые исполнили все, что предписывалось законом: сводили Гнесю в баню и в микву, там передали ее в руки женщин, которые за известную, ранее установленную плату обрезали ей ногти на руках и ногах, а потом окунали ее в воду, крича при этом: «Кошер! Кошер!» Они любовались ее телом и при опускании в воду и выходе Гнеси из воды перемигивались, словно желая сказать: «Такую бы жизнь, такую бы долю, такой клад — всем мужьям!»

Гнеся покорно исполняла все, что требовалось. Увидев себя нагой, вымытой и безукоризненно чистой, она почувствовала головокружение от собственной красоты.

То же самое, что проделали за день до свадьбы с невестой, было в день свадьбы проделано и с женихом. Мойше как старший брат считал своим долгом сопровождать Алтера.

В день свадьбы жених и невеста, как водится, постились. Гнесю старшая прислуга и Эстер-Рохл нарядили и подготовили к венцу. Мойше отвел Алтера в комнату, где жених прочитал покаянную молитву, поплакал о своей неудавшейся жизни, которую вел до сего дня, и пригласил умерших родителей на свадьбу. Потом Мойше уединился с ним, чтобы вкратце и не слишком открыто рассказать брату о тех правилах, о которых Эстер-Рохл прочитала Гнесе из молитвенника, — о правилах поведения мужа в отношении жены как во время совместной жизни, так и в период, когда нужно жить раздельно.

Алтер был очень бледен: сказывалась болезнь, а также сегодняшний пост. Он почти не слыхал того, что ему говорили. На него надели свадебный наряд, а поверх него белый халат с широкими рукавами, от которого Алтер казался еще бледнее, совсем как мертвец.

Он молча припал к Мойше, потом к Лузи, также присутствовавшему при одевании… Он мог только произнести: «Лузи… Мойше… Братья…» И если бы кто-нибудь присутствовал при этой немой сцене, он бы заметил, что особой радости от брака жених не ждет, как не ждут и те, кто его окружает и хотел бы видеть его хоть немного осчастливленным…

Приблизительно то же происходило и в другой комнате при одевании невесты: у старшей прислуги и у Эстер-Рохл, возившихся с платьем Гнеси, глаза были полны слез, а сама невеста, увидев себя наряженной и готовой к венцу, вдруг кинулась к старшей прислуге с криком: «Мамочка! Душенька!» Гнеся была растерянна, она не знала, что сулит ей завтрашний день.

Свадьбу справляли дома, как происходит в тех случаях, когда по некоторым причинам не могут или не желают устраивать шумное торжество в большом зале.

Гостей было мало, и пригласили не близких друзей, не знакомых по базару, не прихожан той молельни, куда ходил Мойше, а чужих людей, не имевших отношения ни к Мойше Машберу, ни к его дому, — друзей Лузи.

Гителе и все домашние играли роль сватов, но в то же время не забывали о трауре. Гителе и Юдис пришлось снять черные передники, но по окончании свадебного торжества они надели их снова.