Семья Машбер

Гнеся молчала, краснела и держалась за кофточку, так как чувствовала себя не слишком свободно с Юдис, которая давала советы, будто бы глядя свысока, хотя Юдис пыталась держаться с Гнесей как с равной. Юдис делала все это для того, чтобы угодить родителям. Она понимала, что ради Алтера, принимая во внимание его состояние и положение, приходится спуститься с высоты и даже встать на одну ступень с Гнесей, впустить ее в семью и приблизить к себе. Юдис старалась обращаться с Гнесей столь же бережно, как и все в доме: даже зятья, узнав о сватовстве и о предстоящей свадьбе, стали смотреть на невесту Алтера более мягко, по-родственному, не подчеркивая большой разницы, до сих пор державшей их на расстоянии от нее, прислуги.

В это время уже не обращали внимания на нехватку наличных денег и, насколько позволяли средства, не считали расходов, не скупились и тратили. После разговора Гнеси с Мойше и Гителе в дом пригласили портных — мужского и дамского, потом закупили материал на платья, добились от портных обещания выполнить заказы как можно скорее и приступили к снятию мерок с жениха и невесты.

Мерки снимались в двух отдельных комнатах: в одной — с Гнеси, в другой — с Алтера.

К Гнесе прислали Иошуа-хасида, человека очень набожного, с безупречно чистой, красиво расчесанной бородой, всегда одетого в субботний кафтан и картуз. Мерку он сам никогда не снимал, потому что боялся не только притронуться к женщине, но и взглянуть на нее, когда она вынуждена предстать пред ним в некотором неглиже; для этой цели портной приезжал не один, а приводил с собой старшего подмастерья, который снимал мерку, а Иошуа время от времени лишь искоса поглядывал на работу своего помощника, ведя благопристойные разговоры с хозяевами-заказчиками и записывая в свою книжечку для памяти длину, ширину и прочие мерки.

Иошуа и на этот раз прибыл в сопровождении молодого парня, который знал о том, что творится в доме и кто такая Гнеся. Снимая мерки, он позволял себе держаться с нею свободнее, чем в тех случаях, когда имел дело с дочерью зажиточных или богатых родителей, к которой лишний раз и прикоснуться запрещено… Но тут все оказалось иначе: когда парень просил Гнесю поднять руки, чтобы он мог измерить расстояние от подмышек до талии, объем груди, ширину бедер или спины, он старался подольше задержать свои руки на Гнесе, погладить ее якобы ради точного измерения, а на самом деле думал о том, как по возвращении домой будет хвастаться перед остальными подмастерьями…

Все это время, пока снимали мерку в присутствии Гителе и старшей прислуги, Гнеся чувствовала себя скверно, стесненно и неловко. На глаза навертывались слезы… Каждый раз, когда подмастерье позволял себе очередную вольность, она хваталась за кофточку и вздрагивала, будто это Мажева намерен совершить непристойность… Перед глазами стоял туман, она никого не видела — ни Гителе, ни даже старшей прислуги, которая была ей ближе всех; на всех этих людей она смотрела точно сквозь вуаль и, стоя полураздетая, пугаясь своего обнаженного тела, видела перед собой Мажеву, зовущего ее в глухую подворотню…

Пока подмастерье возился со снятием мерки, Гителе старалась не смотреть на Гнесю, которая была настолько здоровой и полнотелой, что даже женщине глядеть непристойно… Гителе отвернулась и завела с портным нескончаемый разговор о моде и о своих требованиях. Иошуа обещал все выполнить и, опустив глаза, помечал в записной книжке то, что диктовал ему подмастерье.

Так была проделана эта работа в комнате невесты. Все необходимое выполнил в тот же день другой портной в комнате Алтера.

К нему пригласили Гершона-литвака, или Гершона Штоглица, как его еще называли, — маленького плюгавого человечка, уже пожилого, не то полоумного, не то глупого, с красными больными глазами, тоненьким писклявым голоском, произносившего «с» вместо «ш». В зажиточных домах им пренебрегали, но он не падал духом, считая, что шьет не хуже мастеров, которые получают заказы от богачей, потому что справляется с работой на уровне самых лучших портных, а вдобавок он еще и «стоглиц». Что такое «стоглиц», не знал никто, и сам Гершон тоже не знал, но слово это в его понимании, очевидно, означало «первосортно», «отлично», по последней N-ской моде.

Он действительно работал «стоглиц», но частенько воротник сшитого им костюма слишком отставал или, напротив, лез кверху; иной раз талия сюртука или шубы оказывалась короче нижней части, а иногда случалось наоборот — нижняя часть короче талии. Но все это не имело значения: для Алтера и Гершон был портным подходящим, ведь требовалось сшить костюм подешевле и побыстрее, не обращаясь к знаменитым портным, которые и дорого берут, и слова не держат — тянут бесконечно.