Семья Тибо.Том 1

— Да нет же, и не собирался, — возразил он. — Или вы думаете, что я одобряю его образ жизни?

— Но ему-то вы хоть говорили об этом?

— Разумеется.

— А он вас не слушает?

— Слушает. Но дело обстоит гораздо сложнее: думаю, что он меня не понимает.

И она отважилась, обернувшись к нему:

— …что он больше

вас не понимает?

— Пожалуй, да.

У них сразу же завязался серьёзный разговор. В их отношении к Даниэлю царило полное согласие, и со вчерашнего дня оно уже было для них не ново, но они ещё не соглашались открыто признать это.

Когда они подходили к парку, она предложила первая:

— А не пойти ли нам по дороге? Вы проводите меня до дому лесом. Ещё ведь рано, и такая стоит теплынь.

Великое счастье, которое он и не пытался утаить, захлестнуло его, но он не решался весь отдаться ему: страшно было упустить ту бесценную тему, что послужила поводом для их согласия, и он поспешил возобновить разговор:

— Даниэль так ненасытно хочет жить!

— Ах, как это верно! — подхватила она. — Хочет жить, ничем себя не ограничивая. Но жизнь без ограничений очень… опасна. И порочна, — добавила она, не глядя на него.

Он серьёзно повторил:

— Порочна. Я тоже так считаю, Женни.

Слово, которого всегда избегал, хотя нередко оно чуть не срывалось с его губ, он сейчас с готовностью перехватил из уст девушки. Любовные похождения Даниэля были порочны. Порочна и страсть Антуана. Порочны все плотские вожделения. Непорочно было лишь это чувство, не имеющее названия, которое с давнего времени пускало ростки в его душе, а со вчерашнего дня, что ни час, — всё больше распускалось!

Меж тем он продолжал с наигранным бесстрастием.

— Как я иногда сержусь на него за его отношение к жизни! Ведь — это своего рода…

— Извращённость, — подсказала она наивно. Часто, рассуждая сама с собой, она применяла это слово — для неё синоним всего того, что, как ей казалось, угрожает её нравственной чистоте.

— Скорее, своего рода цинизм, — уточнил он, тоже применяя слово, смысл которого переиначил, введя в свой обиходный язык. Но тут же ему пришло в голову, что он отчасти изменяет своим убеждениям, и, остановившись, он воскликнул: — Это не означает, что я с уважением отношусь к натурам, которые вечно ведут борьбу сами с собой; я предпочитаю… (Женни не сводила с него глаз, стараясь постичь его мысль и так, будто эта последняя его фраза была для неё особенно важна), предпочитаю те натуры, которые решили остаться самими собою. Однако следует…

В его уме возникло множество примеров, которые он не решался привести девушке. Он заколебался.

— Да, — произнесла она, — а я так боюсь, как бы Даниэль в конце концов совсем не утратил… не знаю, как выразиться… чувства греховности. Понимаете меня?

Он одобрительно кивнул головой и помимо воли, в свою очередь, всё смотрел и смотрел на неё, ибо сосредоточенное выражение её лица во многом дополняло её речи. «А ведь в каждом её слове — невольное признание!» — подумал он.

Она держала себя в руках, но то, как она сжала губы, как тяжело дышала, говорило о том, что сейчас она старается подавить страстный порыв чувств — один из тех, которые часто её терзали и которым она старалась не давать выхода.

«Отчего же всё-таки, — задавался вопросом Жак, — её лицо становится жёстким и замкнутым? Не из-за того ли, что линия бровей так тонка, так строга? А может, из-за того, что зрачки, расширяясь, зияют двумя чёрными отверстиями на голубовато-серой, светлой-светлой радужной оболочке глаз?»

И с этого мгновения Жак совсем забыл о Даниэле и стал думать только о Женни.

Уже несколько минут они шли молча. Сравнительно долгий промежуток времени показался им совсем коротким. Но вот им захотелось снова завязать беседу, и тут они заметили, что мысли их за это время успели унестись далеко, и, быть может, в разные стороны. Так что ни тот, ни другая просто не знали, как же прервать молчание.

К счастью, путь их лежал мимо какого-то гаража, шоссе было заставлено автомобилями — их ремонтировали, и трескотня моторов не способствовала беседе.

Старый пёс, жалкий и шелудивый, шлёпавший по лужам смазочного масла, вдруг начал увиваться за Блохой; Женни взяла собачку на руки. Только они миновали ворота мастерской, как услышали крики и обернулись: расхлябанный драндулет, дребезжащий изношенными металлическими частями, в котором сидел за шофёра слесарь-подмастерье, малый лет пятнадцати, выехал из гаража и вдруг так круто развернулся, что, несмотря на предостерегающий окрик мальчишки, старая чёрная собака не успела отскочить в надёжное место. На глазах Жака и Женни машина подмяла несчастного пса — сначала одним, потом вторым колесом проехала по его туловищу.

Женни в ужасе закричала:

— Он сейчас умрёт! Он сейчас умрёт!

— Да нет же, он двигается!

И в самом деле, пёс поднялся и заковылял прочь; обливаясь кровью, пронзительно визжа, он волочил по пыльной дороге свой раздавленный зад, виляя из стороны в сторону, падая и поднимаясь.

Женни с искажённым лицом всё твердила на той же ноте:

— Он сейчас умрёт! Сейчас умрёт!