Семья Тибо.Том 1

Из-под елей шёл аромат нагретой хвои, слегка отдавая запахом муравейника. Приглушённые звуки рояля чуть оживляли благоговейную тишину сада. Ну конечно, Женни и Даниэль музицируют. Окна гостиной выходили на противоположный фасад. А с этой стороны, там, где стоял Жак, дом спал, все окна были закрыты; только крышу заливал какой-то странный свет, и Жак с удивлением оглянулся: то в сиянии луны, уже всплывавшей из-за верхушек деревьев, осеребрилась жестяная кровля, заискрились стёкла слуховых окон. Он подходил к дому, и сердце его колотилось, — было неловко, что он находится здесь, не давая знать о своём присутствии, и он почувствовал облегчение, когда на него с тявканьем кинулась Блоха. Звуки фортепиано, должно быть, заглушали лай, — музыка не оборвалась. Жак наклонился, взял собачку на руки, как делала Женни, и прикоснулся губами к её шелковистому лбу. Затем он обогнул дом и очутился на террасе, у гостиной, в отворённом окне был виден свет. Он подходил всё ближе и ближе. Старался узнать, что же играет Женни: некоторое время мелодия звучала как-то неуверенно, неопределённо, не то плача, не то смеясь, но вдруг звуки стали нарастать, устремились ввысь, в те пределы, где нет ни радости, ни скорби.

Он дошёл до самого порога. Ему показалось, что в гостиной никого нет. Сперва он различил только лёгкое персидское покрывало, лежавшее на фортепиано, и безделушки на нём. И вдруг в проёме между двумя японскими фарфоровыми вазами, в отблесках световых колец, сиявших вокруг свечей, появилось лицо — парящая маска, сведённая гримасой, — какая-то новая Женни, преображённая душевным волнением. И так неприкрыто, так обнажённо было выражение этого лица, что Жак невольно отступил, будто застал девушку неодетой.

Всё прижимая собачку к плечу и дрожа, как вор, он подождал, стоя в стороне, в тени дома, пока не отзвучит вся пьеса, и, громко окликнув Блоху, прикинулся, будто только что вошёл в сад.

Женни вздрогнула, узнав его голос, и вскочила с места. Лицо всё ещё хранило следы волнения, пережитого в одиночестве, а испуганный взгляд отталкивал взгляд Жака, словно оберегая тайну. Жак спросил:

— Я вас испугал?

Она нахмурилась и не могла произнести ни слова. Он продолжал:

— Даниэль ещё не вернулся? — И, немного помолчав, добавил: — Вот вам томик избранных стихов, — я вам говорил о нём сегодня.

Неуклюжим жестом он вытащил книжку из кармана. Она взяла её, машинально перелистала.

Она не садилась, не предложила сесть и ему. Жак понял, что надо уходить. Вышел на террасу. Женни пошла вслед за ним.

— Не трудитесь, — невнятно пробормотал он.

Она провожала его, потому что не знала, как побыстрее от него отделаться, не решалась протянуть ему руку, всё покончить разом. Луна отцепилась от деревьев и светила так ярко, что он, обернувшись к Женни, видел, как трепещут её ресницы. И её голубое платье казалось призрачно-невесомым.

Они прошли через весь сад, не промолвив ни слова.

Жак отворил калитку и вышел на дорогу. Женни, не сознавая, что делает, тоже перешагнула через порог и остановилась посреди тропинки перед Жаком, окружённая сиянием. И тут на залитой лунным светом садовой стене он увидел тень девушки: её профиль, затылок, волосы, стянутые в узел, подбородок, даже склад губ — весь её силуэт, бархатно-чёрный, безукоризненно чёткий. Он указал на него пальцем. Вдруг у него мелькнула безумная мысль, и, не раздумывая, с той дерзостью, на которую способны одни только застенчивые люди, он припал к стене и поцеловал тень любимого лица.

Женни отпрянула, словно торопясь отнять у него своё изображение, и исчезла за калиткой. Сияющий квадрат сада погас: калитка захлопнулась. Жак услышал, как Женни бежит по дорожке, посыпанной мелкими камешками. И тогда он ринулся прочь и скрылся в темноте.

Он смеялся.

Женни всё бежала, бежала, словно её преследовали чёрно-белые призрачные тени, населявшие заворожённый сад. Она ворвалась в дом, взлетела наверх, в свою спальню, и бросилась на постель. Она была в холодном поту, её бил озноб. Сердце у неё ныло; она прижала к груди дрожавшие руки и с размаху уткнулась лбом в подушку. Вся её воля напряглась в одном усилии: ничего не вспоминать! Стыд терзал её, не давал выплакаться. И ею владело не изведанное ещё чувство: страх. Страх перед самой собою.

Залаяла Блоха, брошенная внизу. Возвращался Даниэль.

Женни слышала, как он, напевая, поднимается по лестнице, — вот он встал у двери. Постучать не решился — ни полоски света не пробивалось сквозь дверные пазы, и он вообразил, что сестра уже спит. Да, но почему же в гостиной горят все лампы?.. Женни не шелохнулась, — ей хотелось побыть одной, в темноте. Но, чуть заслышав, что брат уходит, она почувствовала такую нестерпимую тоску, что вскочила с постели, крикнула:

— Даниэль!

Он держал в руках лампу и в её свете увидел лицо, искажённое мукой, неподвижные глаза. Решил, что сестру встревожило его опоздание, и начал было извиняться, но она его перебила, сказала каким-то сиплым голосом: