Семья Тибо.Том 1

— О, я-то наверняка доживу до глубокой старости, если не убьют. Отца не стало в семьдесят два года, а вынослив был, как пятидесятилетний. И умер не своей смертью — от солнечного удара. Ведь у нас в роду все умирают не своей смертью. Брат утонул. И я тоже умру не своей смертью — от револьверной пули. Такое у меня предчувствие.

— А твоя мать?

— Мать? Она жива. И при каждой нашей встрече я нахожу, что она всё молодеет. Впрочем, она ведёт такой образ жизни… — И добавила невозмутимо: — Её держат в Убежище святой Анны.

— В убежище для?..

— Как, разве я тебе не рассказывала? — Она улыбнулась, будто прося извинения, и с готовностью продолжала: — Она уже там безвылазно семнадцать лет. Я-то её еле помню. Сам понимаешь, мне только минуло девять! Весёлая она, ничего, видно, у неё не болит, всё поёт… У нас в роду все крепкие… Вода закипела.

Он бросился к спиртовке и, заварив чай, наклонился над туалетным столиком, прикрыл рукой бороду и всё пытался вообразить, какой же станет у него физиономия, если он обреет её? Нет, не стоит! Ему нравилась эта тёмная густая оторочка, закрывающая подбородок. Так гораздо значительнее становились и его светлый прямоугольно очерченный лоб, и изгиб бровей, и взгляд! К тому же он подсознательно, как постыдного признания, боялся выставлять напоказ свой рот.

Рашель села, выпила чаю, закурила и снова раскинулась на постели.

— Поди ко мне. Ты что там смотришь букой?

И вот он уже радостно прильнул к ней, заглянул ей в лицо. От её распущенных волос шёл аромат, которым благоухал тёплый воздух в алькове, аромат и возбуждающий и нежный, стойкий и чуточку приторный, аромат, которого он подчас жаждал, а подчас и опасался, потому что, когда ему случалось слишком долго дышать им, он пропитывался этим запахом до самого нутра.

— Что с тобой? — произнесла она.

— Просто рассматриваю тебя.

— Котик ты мой…

Но вот Антуан оторвал губы от её губ и снова наклонился над ней: любопытным взглядом впивался он в глаза Рашели.

— Да что ты так всматриваешься?

— Хочу рассмотреть твои глаза.

— А разве это так трудно?

— Трудно — мешают твои ресницы. Застилают их золотистой дымкой. Поэтому-то и лицо у тебя…

— Какое же?..

— Загадочное.

Пожав плечами, она заметила:

— Глаза у меня голубые.

— Ты уверена?

— Голубые с серебряным отливом.

— Ничего подобного, — возразил он, и снова его губы прильнули к губам Рашели, и сейчас же он шутливо отпрянул. — То серые, то бурые — вот какие у тебя глаза. Цвет у них мутный, неопределённый.

— Благодарю.

Она хохотала и вращала глазами — то в одну, то в другую сторону.

А он всё смотрел на неё и думал: «Всего лишь две недели… А мне кажется, будто мы вместе уже несколько месяцев. И всё же я не мог бы сказать, какого цвета у неё глаза. И о жизни её я ничего не знаю. Без меня прожито двадцать шесть лет в каком-то совсем чуждом мне мире. Прожито, а значит, наполнено событиями, испытаниями. И к тому же событиями таинственными, я только исподволь начинаю открывать их для себя…»

Он и себе самому не признавался, как радуют его все эти открытия. Ну а ей тем более и вида не показывал; впрочем, он никогда ничего у неё не выведывал. Она сама всё охотно выбалтывала. Он слушал, раздумывал, сопоставлял подробности, даты, старался постичь суть и, главное, изумлялся, беспрестанно изумлялся, хоть ничем этого не выдавал. Был замкнут? Да нет. Просто уже давно у него выработалась манера держаться с людьми так, будто он видит их насквозь! Он воспитал в себе привычку расспрашивать только больных — никого больше. Любопытство, удивление принадлежало к числу тех чувств, которые, как подсказывало ему самолюбие, лучше всего утаишь, прикидываясь всепонимающим и чутким.

— Сегодня ты на меня всё смотришь так, будто видишь впервые, — заметила она. — Перестань, слышишь?

Она сердилась. Закрыла глаза — спряталась от этого немого допроса. Он попробовал было поднять ей пальцами веки.

— Ну нет, довольно! Баста! Больше не позволю тебе выслеживать взглядом мой взгляд, — отрезала она и прикрыла глаза оголённой, согнутой в локте рукой.

— Вот оно что, хочешь утаить от меня что-то заветное, маленький мой сфинкс?

И он осыпал поцелуями от плеча до запястья дивную белоснежную руку.

«Скрытная ли она? — спросил он себя. — Да нет… Есть в ней какая-то сдержанность, но это не скрытность. Напротив, она любит порассказать о себе и даже день ото дня становится всё откровенней. Оттого что любит меня, — решил он. — Оттого что любит!»

Она обвила его шею руками, притянула к себе, прижалась лицом к его лицу и вдруг сказала без улыбки:

— А знаешь, ведь так оно и есть: человек и не представляет себе, что может выдать один лишь его взгляд!

Она умолкла. И он услышал тот негромкий гортанный смешок, который часто вырывался у неё, когда она вспоминала прошлое.