Семья Тибо.Том 1

Она обернулась к Ринетте и, похлопывая пухлыми ладонями, сказала тоном, не терпящим возражения: — Деточка, идите скорее одеваться, вы же видите, господин ждёт.

Ошеломлённая Ринетта ломала руки и смотрела то на Жерома, то на хозяйку. Крупные слёзы размывали краску на её лице — множество противоречивых мыслей перепутались в её мозгу. Она была беспомощна, разъярена, растерянна. Она ненавидела Жерома. Она боялась уйти из комнаты, пока не даст ему понять, чтобы он ни словом не обмолвился о двух банкнотах, которые она спрятала в чулок. Мадам Роза до того рассвирепела, что схватила Ринетту за руку, подтолкнула её к двери.

«Извольте повиноваться, мадемуазель». («И чтобы ноги твоей здесь не было, полицейская сучка!» — процедила она сквозь зубы.)

Через полчаса такси домчало Жерома и Ринетту в меблированные комнаты, где она жила.

Ринетта больше не плакала. Она уже стала свыкаться с мыслью о своём нежданном-негаданном отъезде, да и ничего другого ей не оставалось делать. И всё же время от времени повторяла, словно припев: «Через три года — дело другое. А вот сейчас… Ну нет…» Жером молча похлопывал её по руке. Он твердил еле слышно:

— Сегодня вечером, именно сегодня вечером.

Он чувствовал, что в силах преодолеть любое сопротивление, но отлично знал, что силам его скоро наступит предел; нельзя было терять времени.

Он распорядился, чтобы принесли счёт за месяц и расписание поездов. Поезд отходил в девятнадцать пятнадцать.

Ринетта попросила его помочь ей, и они вытащили из-под вешалки старый деревянный сундучок, покрашенный в чёрный цвет, — там хранился свёрток с какими-то вещами.

— А это платье, которое я носила в горничных, — сказала она.

И тут Жерому вспомнился гардероб Ноэми, который Николь оставила хозяйке номеров в Амстердаме. Он сел, посадил Ринетту к себе на колени и не спеша, но с жаром, от которого дрожал его голос в конце каждой фразы, принялся убеждать её, что ей надо бросить все наряды — наряды продажной женщины, что она должна от всего отречься, вся, до конца, возвратиться к простой и чистой — к прежней своей жизни.

Слушала она чинно. Его слова находили отклик в каких-то забытых уголках её души. «Да и верно, — думала она наперекор себе. — Куда у нас в этих тряпках пойдёшь? К большой обедне? За кого бы они меня приняли?» Но как бросить или отдать кому-нибудь кружевное бельё, кричащие платья, на которые ушло столько сбережений? Впрочем, она должна была двести франков подруге, с которой жила вместе; как только речь зашла об отъезде, этот долг стал немало тревожить Ринетту, а вот теперь, оставляя всё это тряпьё подруге, она покроет долг и даже не притронется к банкнотам Жерома. Всё улаживалось. А при мысли, что сейчас она оденется в старенькое платьице из чёрной саржи, Ринетта захлопала в ладоши, как будто собираясь идти на маскарад; в нетерпении она мигом соскочила на пол и разразилась каким-то нервическим смехом, дрожа, как от рыданий. Жером отвернулся, чтобы она переоделась без стеснения. Подошёл к окошку, погрузился в созерцание стен, окружавших дворик.

«Да, я всё же лучше, чем обо мне думают», — рассуждал он. Доброе дело искупало в его глазах вину, за которую, откровенно говоря, он никогда себя и не корил. Однако для полного душевного умиротворения ему ещё чего-то недоставало. Не оборачиваясь, он крикнул:

— Ринетта, скажите, что вы больше на меня не сердитесь!

— Да нет же.

— Тогда скажите мне это. Скажите: «Я вас прощаю».

Она колебалась.

— Будьте же добры, — умолял он, глядя по-прежнему в окошко. — Ну произнесите эти три слова!

Она покорилась:

— Ну ясно, что… что я вас… прощаю, сударь.

— Благодарю.

Слёзы подступили к его глазам. Ему казалось, будто он вновь вступает в согласие с окружающим миром, вновь обретает душевный покой, которого лишён был долгие годы. На окне нижнего этажа заливалась канарейка. «Я человек добрый, — мысленно повторил Жером. — Судят обо мне неверно. Не понимают меня. Я стою больше, чем моя жизнь…» Сердце его переполнилось какой-то беспредметной нежностью, состраданием.

— Бедняжка Крикри, — сказал он негромко.

Он оглянулся, Ринетта застёгивала чёрный шерстяной корсаж. Она зачесала волосы назад, её чисто вымытое лицо опять стало таким свежим, — перед ним опять была застенчивая и упрямая служаночка, которую Ноэми вывезла из Бертани шесть лет тому назад.

Жером не выдержал, подошёл к ней, обнял за талию. «Я человек добрый, я лучше, чем обо мне думают», — всё повторял он про себя, словно припев. А его пальцы уже машинально расстёгивали её юбку, пока губы прикасались к её лбу отеческим поцелуем.

Ринетта вздрогнула, — испугалась почти так же, как тогда, давным-давно. А он всё крепче и крепче прижимал её к себе.

— У вас те же духи, верно? Пахнут лимонадом…

Она улыбнулась, подставила ему губы для поцелуя и закрыла глаза.

Как ещё она могла доказать ему свою благодарность? Как ещё Жером мог в минуту мистического восторга выразить до конца то возвышенное сострадание, которое переполняло его душу?