Семья Тибо.Том 1

Жак, не разжимая зубов, мотал головой.

— Может быть, ты считаешь, что директор сам всё знает и смотрит на эти вещи сквозь пальцы? — подсказал Антуан.

— Ах, нет!

— А что ты вообще можешь сказать про директора?

— Ничего.

— Думаешь, что он плохо обращается с другими детьми?

— Нет, с чего ты взял?

— Вид у него любезный, но теперь я не могу ни за что поручиться: дядюшка Леон тоже ведь такой славный на вид! Слышал ли ты про директора что-нибудь худое?

— Нет.

— Может быть, надзиратели боятся? Дядюшка Леон, Артюр — они боятся его?

— Да, боятся немного.

— Почему?

— Не знаю. Наверно, потому, что он директор.

— А ты? Ты ничего не замечал, когда он с тобой разговаривает?

— Что замечал?

— Когда он к тебе заходит, как он держится?

— Не знаю.

— Ты не решаешься поговорить с ним откровенно?

— Нет.

— А если б ты ему сказал, что дядюшка Леон, вместо того чтобы гулять с тобой, сидит в кафе и что тебя запирают в прачечной, — что бы он тогда, по-твоему, сделал?

— Выгнал бы дядюшку Леона! — с ужасом сказал Жак.

— Ну, и что же мешало тебе тогда всё ему рассказать?

— То и мешало, Антуан!

Антуан выбивался из сил, пытаясь разобраться в этом клубке непонятных ему отношений, в которых, он чувствовал, запутался его брат.

— И ты не хочешь мне сказать, что же мешает тебе признаться? Или, может быть, ты и сам этого не знаешь?

— Ведь есть… рисунки… под которыми меня заставили подписаться, — прошептал Жак, потупясь. Он замялся, помолчал, потом решился: — Но дело не только в этом… Господину Фему ничего нельзя говорить, потому что он директор. Понимаешь?

Голос был усталый, но искренний, Антуан не настаивал; он побаивался себя, зная свою привычку делать слишком поспешные и далеко идущие выводы.

— Но учишься-то ты хорошо? — спросил он.

Показался шлюз, на баржах уже светились окошки. Жак всё шагал, уставясь в землю.

Антуан повторил:

— Значит, и с учением у тебя не ладится?

Не поднимая глаз, Жак кивнул головой.

— Почему же директор говорит, что учитель тобой доволен?

— Потому, что так ему говорит учитель.

— А зачем ему это говорить, если оно не так?

Видно было, что Жаку стоит немалых усилий отвечать на все эти вопросы.

— Понимаешь, — сказал он вяло, — учитель человек старый, он даже не требует, чтоб я занимался; ему говорят, чтобы он приходил, он и приходит, вот и всё. Знает, что всё равно никто с него не спросит. Да и ему лучше — тетрадей не надо проверять. Посидит у меня часок, поболтаем немного, он ведь со мной по-товарищески, — расскажет про Компьень, про учеников своих, и дело с концом… Ему тоже не сладко живётся… Рассказывает мне про свою дочь, у неё всё время боли в животе, и вечно она ссорится с его женой, потому что он второй раз женат. И про сына говорит, он унтер-офицером был, а его разжаловали, потому что он влез в долги из-за какой-то бухгалтерской жены… Мы с ним оба притворяемся, что заняты тетрадями, уроками, но, по правде говоря, ничего с ним не делаем…

Он замолчал. Антуан не знал, что ответить. Его охватила чуть ли не робость перед этим ребёнком, который уже успел приобрести такой жизненный опыт. Да и не было нужды о чём-то расспрашивать. Не ожидая вопросов, мальчик опять заговорил тихо, монотонно и сбивчиво; трудно было уследить за ходом его мысли, трудно было понять, чем вызвано это внезапное словоизвержение — да ещё после такого долгого и упорного нежелания говорить.