Семья Тибо.Том 1

— Как ты думаешь, нам с тобой будет хорошо здесь вдвоём? Ответь!

— Да.

— Да ты садись, располагайся поудобнее; бери вон то большое кресло, увидишь, как в нём хорошо. Я пойду займусь чаем. Есть хочешь? Пойди, принеси сюда пирожные.

— Спасибо, я не хочу.

— Зато я хочу!

Ничто не могло испортить Антуану хорошее настроение. Этот труженик и затворник обрёл наконец сладостную возможность кого-то любить, защищать, с кем-то делиться. Он беспричинно смеялся. Хмельное блаженство, овладевшее им, располагало его к излиянию чувств, что в обычное время было ему мало свойственно.

— Папиросу? Нет? Ты смотришь на меня… Ты не куришь? Ты смотришь на меня всё время так, будто… будто я расставляю тебе сети! Брось, старина, больше непринуждённости, какого чёрта, побольше доверия. Ты ведь уже не в исправительной колонии! Ты всё ещё мне не доверяешь? Скажи!

— Да нет.

— Тогда в чём же дело? Или ты боишься, что я тебя обманул, вернуться уговорил, а свободы, на которую ты надеешься, не дам?

— Н… нет.

— Чего ты боишься? Жалеешь о чём-то?

— Нет.

— Тогда что же? Что творится в упрямой твоей башке? А?

Он подошёл к мальчику; ему хотелось наклониться, поцеловать его, — но он сдержался. Жак поднял на Антуана тусклый взгляд. Видя, что брат ждёт ответа, проговорил:

— Почему ты меня об этом спрашиваешь? — И, вздрогнув, почти прошептал: — Какое это имеет значение?

Наступило короткое молчание. Антуан глядел на младшего брата с таким сочувствием, что тому опять захотелось плакать.

— Ты словно болен, малыш, — грустно сказал Антуан. — Но это пройдёт, поверь. Только позволь мне заботиться о тебе… Любить тебя, — добавил он робко и не глядя на мальчика. — Мы ещё плохо друг друга знаем. Сам посуди, девять лет разницы, ведь это огромная пропасть, пока ты был ребёнком. Тебе было одиннадцать лет, а мне двадцать; что общего могло быть у нас? Теперь совсем другое дело. Я даже не знаю, любил ли я тебя раньше; я просто не задумывался над этим. Видишь, как я с тобой откровенен. Но я чувствую, что и в этом произошла перемена. Я очень рад, очень… я даже тронут, оттого что ты здесь, возле меня. Жизнь для нас обоих станет легче и лучше. Не веришь? Пойми ты: теперь, уходя из больницы, я буду спешить домой — к нам домой. Приду — и застану тебя за письменным столом, увлечённого занятиями. Верно? А вечерком спустимся пораньше от отца, сядем каждый у себя, под лампой, а двери оставим открытыми, чтобы видеть друг друга, чтобы чувствовать, что мы тут, по соседству… А то заговоримся, заболтаемся, как двое друзей, так что и спать идти не захочется… Что с тобой? Ты плачешь?

Он подошёл к Жаку, присел на подлокотник кресла и, после недолгого колебания, взял его за руку. Жак отвернул заплаканное лицо, стиснул руку Антуана и долго не отпускал, лихорадочно сжимая.

— Антуан! Антуан! — воскликнул он наконец сдавленным голосом. — Если б ты только знал, что со мной было за этот год…

Он так отчаянно зарыдал, что Антуан не решился ни о чём спрашивать. Он обнял брата за плечи и нежно прижал к себе. Однажды, в сумраке фиакра, во время их первого разговора по душам, ему уже довелось испытать это ощущение пьянящей жалости, этот внезапный прилив силы и воли. С тех пор довольно часто приходила ему в голову мысль, которая сейчас обрела вдруг странную чёткость. Он встал и принялся шагать из угла в угол.

— Послушай, — начал он в каком-то необычном возбуждении, — я и сам не знаю, почему я с тобой об этом сегодня говорю. Впрочем, у нас будет случай ещё вернуться к этой теме. Понимаешь, о чём я думаю, — о том, что мы с тобой братья. Оно как будто и пустяк, но в этом коренится что-то совершенно новое и очень важное для меня. Братья! Не только одна кровь, но одни корни от начала времён, общие соки, общий порыв! Мы не только два индивидуума, Антуан и Жак, мы двое Тибо, мы — Тибо. Понимаешь, о чём я? Это даже страшно — ощущать в себе этот порыв, один и тот же порыв, порыв Тибо. Понимаешь? Мы, Тибо, — не такие, как все люди вокруг. Я даже думаю, что в нас есть нечто, чего нет в остальных, — потому что мы — Тибо. Где бы я ни был, в коллеже ли, в университете, в больнице, я всюду ощущал себя одним из Тибо, существом особым, не решусь сказать высшим, хотя почему, почему бы и нет? — да, существом высшим, обладающим силой, которой нет у других. Ты когда-нибудь задумывался над этим? Разве в школе, каким бы ты ни был лодырем, ты не чувствовал того внутреннего порыва, который сообщал тебе превосходство — в смысле силы — над всеми другими?

— Да, — выговорил Жак; он уже больше не плакал.

Он разглядывал Антуана со страстным любопытством, и его лицо выразило вдруг такой ум и зрелость, словно он стал старше на десять лет.