Семья Тибо. Том 2

Слушая рассказ о разоблачениях Хозмера, о тех основательных предпосылках, которые позволяли предполагать, что Германия поддерживает намерения Австрии, он тотчас же подумал: «Вот она, их война! Семьдесят шансов из ста… А мы не готовы… Невозможно надеяться на захват власти ни в одной европейской стране. Значит?…» И у него тут же созрело решение: «В отношении тактики нет ни малейших сомнений: играть вовсю на народном пацифизме. Это теперь лучшее средство влияния на массы. Война войне! Если она вспыхнет, то необходимо, чтобы возможно большее количество солдат отправилось на войну с твёрдым убеждением, что война спущена с цепи капиталом против воли и против интересов пролетариата; что они вопреки их желанию ввергнуты в братоубийственную борьбу ради преступных целей. Такой посев не пропадёт, что бы из него ни выросло… Превосходный приём, чтобы ввести в недра империализма зародыш его гибели! Превосходный случай и для того, чтобы держать на виду наших официальных вождей, заставить их вконец запутаться и полностью скомпрометировать их перед властями… Итак, валяйте, миленькие! Дуйте в пацифистскую дудку!… Впрочем, вы только этого и хотите. Стоит дать вам волю…» Он усмехнулся про себя: заранее представил себе великодушные объятия пацифистов и социал-патриотов всех мастей; казалось, до него уже доносились теноровые раскаты с официальных трибун… «Что же касается нас… — подумал он, — что касается меня…» Мейнестрель не докончил мысли. Он оставлял за собою возможность вернуться к ней позже.

Вполголоса он пробормотал:

— Там будет видно.

И тут он уловил настойчивый взгляд Альфреды и заметил, что все молчат, повернувшись к нему и ожидая, когда он наконец заговорит. Машинально он повторил несколько громче:

— Там будет видно. — Нервным движением он убрал свою больную ногу под стул и откашлялся. — Мне нечего прибавить к сказанному… Я думаю так же, как Хозмер… Я думаю так же, как Тибо, как Митгерг, как вы все…

Мейнестрель провёл рукой по влажному лбу и неожиданно для всех встал.

В этой низенькой комнатке, заставленной стульями, он казался ещё выше ростом. Он сделал наугад несколько шагов, кружа в узком свободном пространстве между столом, кроватью и ногами гостей. Взгляд, которым он скользнул по каждому из присутствующих, казалось, не был направлен ни на кого из них в отдельности.

Походив с минуту и помолчав, он остановился. Казалось, что его мысль возвращалась откуда-то издалека. Все были убеждены, что он сядет и начнёт развивать план действий, что он пустится в те свои страстные, стремительные и несколько пророческие импровизации, к которым всех приучил. Но он ограничился тем, что опять пробормотал:

— Там будет видно… — И, опустив глаза, он улыбнулся и очень быстро добавил: — Впрочем, всё это приближает нас к цели.

Затем он протиснулся позади стола к окну и внезапно распахнул ставни, за которыми открылась ночная мгла. Потом слегка наклонил голову и, переменив тон, бросил через плечо:

— Не дашь ли нам, девочка, выпить чего-нибудь холодного?

Альфреда послушно скрылась в кухне.

Несколько мгновений все чувствовали себя неловко.

Патерсон и Ричардли, продолжавшие сидеть на кровати, разговаривали вполголоса.

Посреди комнаты, под лампой, оба австрийца стоя спорили на своём родном языке. Бём вытащил из кармана половину сигары и зажёг её; выпяченная вперёд нижняя губа, яркая и влажная, придавала его плоскому лицу выражение доброты, но также и несколько вульгарной чувственности, что резко отличало его от остальных.

Мейнестрель, стоя и опершись руками на стол, перечитывал письмо Хозмера, лежавшее перед ним около лампы; падавший из-под абажура свет резко освещал его: коротко остриженная борода казалась ещё чернее, а лицо ещё бледнее; лоб был наморщен, и веки почти совсем прикрывали зрачки.

Жак тронул его за локоть:

— Вот наконец, Пилот, может быть, раньше, чем вы думали, вот она, — власть над ходом вещей?

Мейнестрель покачал головой. Не глядя на Жака, всё такой же бесстрастный, он подтвердил тусклым, лишённым всякого выражения голосом:

— Разумеется.

Потом замолчал и продолжал читать.

Тягостная мысль мелькнула в голове Жака: ему показалось, что в этот вечер что-то изменилось не только в интонации Пилота, но и в его отношении к Жаку.

Бём, которому надо было рано утром успеть на поезд, первый подал сигнал к уходу.

Все последовали за ним, чувствуя смутное облегчение.

Мейнестрель спустился вместе с ними, чтобы открыть дверь на улицу.

XII

Альфреда, склонившись над перилами лестницы, ждала, пока внизу затихнут голоса. Затем она возвратилась к себе и хотела немного прибрать комнату. Но на сердце у неё было тяжело… Она ушла на кухню, где было темно, облокотилась на подоконник и замерла, устремив широко раскрытые глаза в ночной мрак.

— Мечтаешь, девочка?

Рука Мейнестреля, горячая и жёсткая, погладила её плечо. Она вздрогнула и как-то по-детски выпалила:

— А ты правда думаешь, что это война?

Он засмеялся. Она почувствовала, что её надежды пошатнулись.

— Ведь мы…

— Мы? Мы не готовы!