Семья Тибо. Том 2

Она закрывает лицо руками, она взывает к Духу. Тщетно. Сердце её переполнено чисто земным волнением. Она чувствует себя покинутой богом, предоставленной нечистым сожалениям… Побеждённая мысль её стыдливо воскрешает в памяти последнее любовное свидание… в Мезоне… В той самой вилле Мезон-Лаффит, куда она привезла Жерома из Амстердама после смерти Ноэми… Однажды ночью он смиренно прокрался к ней в комнату. Он молил о прощении. Он жаждал ласки, сострадания. Он ластился к ней в темноте. И она обняла его, прижала к себе, как ребёнка. Летней ночью, такой, как сейчас… Окно в сад было открыто… И потом до самого утра, охраняя его покой и не в силах уснуть, она прижимала его к себе, баюкала, как ребёнка, как своего ребёнка… Летней ночью, такой же душной и тёплой, как сейчас…

Резким движением г‑жа де Фонтанен подняла голову. Во взгляде её была какая-то растерянность… Дикое и безумное желание мелькнуло в уме: прогнать сиделку, улечься здесь рядом с ним, в последний раз крепко прижать его к себе, согреть собственным теплом; и если он должен уснуть навсегда, — убаюкать его в самый последний раз… Как ребёнка… как своего ребёнка…

Перед ней на простыне покоилась, как изваяние, нервная, такая прекрасная по очертаниям рука, и на ней тёмным пятном выделялся перстень с большим сардониксом. Правая рука, та рука, которая дерзнула… которая подняла оружие… «Почему меня не было около тебя?» — говорила себе Тереза в отчаянии. Может быть, он мысленно звал её, прежде чем поднести руку к виску? Никогда бы он не сделал этого движения, если бы в ту минуту душевной слабости она была рядом с ним — на том месте, которое было предназначено ей богом на всю земную жизнь, и никакое чувство обиды не давало ей права покинуть его…

Она закрыла глаза. Прошло несколько минут. Незаметно восстановилось её душевное равновесие. Угрызения совести отогнали прочь воспоминания и вернули ей благочестивое спокойствие. Она почувствовала, что снова вступает в общение со всемогущей силой, которое сделалось для неё постоянным, необходимым утешением. Она уже начинала иначе смотреть на это испытание, ниспосланное ей богом. В несчастье, которое обрушилось на неё и держало её согбенной под тяжестью удара, она теперь стремилась увидеть высшую и таинственную необходимость, закон божественного провидения; и она почувствовала, что приближается наконец к земле обетованной… к блаженному Покою, даруемому отречением и покорностью судьбе, — этому пределу всякого страдания для избранников господних.

«Да будет воля твоя!» — прошептала Тереза, молитвенно сложив руки.

XXII

Автомобиль с опущенными стёклами мчался по обезлюдевшим гулким улицам города, где краткая летняя ночь уже уступала напору нового дня.

Антуан, развалился на заднем сиденье, широко расставив ноги, раскинув руки, и размышлял, с папиросой в зубах. Как с ним всегда бывало, усталость от бессонницы не угнетала его, а, напротив, привела в лихорадочно-радостное возбуждение.

— Половина четвёртого, — прошептал он, взглянув на башенные часы площади Перейр. — В четыре я разбужу моего бесноватого пастора, отправлю его в клинику и буду свободен… Тот, конечно, может окочуриться за моё отсутствие… Но много шансов, что это протянется ещё сутки…

Совесть у него была спокойна. «Мы испробовали всё возможное», — сказал он себе, возобновляя в памяти различные моменты операции. Затем, увлечённый этим воспоминанием, он представил себе приход Женни, вечер, проведённый вместе с Жаком. Но после нескольких часов врачебной работы споры с братом показались ему ещё более нелепыми.

«Я же врач, у меня есть своё дело, и я его делаю. Что им ещё нужно?»

«Они» — это был Жак, который не делал ничего, никакого дела, не считая того, что возбуждался и говорил в пустоту; это была стоявшая за спиной Жака орда революционных агитаторов, чьи мятежные призывы, казалось, уже послышались Антуану вчера.

— Неравенство, несправедливость?… Разумеется! Почему им кажется, что они изобрели нечто новое?… Что тут можно поделать?… Современная цивилизация — это ведь реальность, чёрт возьми! Реальность! Значит, отсюда и надо исходить. Зачем же замахиваться на все основы?… Их революция! — продолжал он вполголоса. — Хорошенькую они нам готовят переделку! Всё опрокинуть к чёрту, чтобы всё начать сначала, как дети, играющие в кубики! Идиоты! Делайте своё дело, вот и всё!… Вместо того чтобы сетовать на несовершенство общества и отказываться с ним сотрудничать, вы бы гораздо лучше сделали, если бы, наоборот, уцепились за то, что уже существует, — за свою среду, за своё время, какие ни на есть, — и работали бы честно, как мы! И чем конспирировать, подготавливая переворот, благодетельность которого остаётся проблематичной, употребили бы лучше короткую человеческую жизнь на то, чтобы с большей или меньшей пользой и наилучшим образом исполнять свою работу в своей скромной области! — Он был удовлетворён этой тирадой и прибавил в заключение, как финальный аккорд: — Так-то, господа!