Семирамида. Золотая чаша

Салманасар движением руки запечатал ему рот.

Даже Иблу осознал неизбежность войны до победного конца. Далее отстаивать возможность переговоров с чудовищем, посягнувшем на честь дочери Вавилона, было небезопасно, особенно после злополучного происшествия, которое случилось с супругой племянника на охоте. Всех, особенно наместника Ашшура, очень беспокоило отношение царя к этому случаю, однако Салманасар хранил молчание, тем более угрожающее благополучию семьи наместника, что после слов предателя–евнуха, он явно склонился к точке зрения Шурдана. Эта смена настроения была осознана всеми присутствовавшими в зале сановниками.

Участь Дамаска была решена. Спорить было бессмысленно, уличать евнуха во лжи, напоминать о его перманентном предательстве тоже. Негодяй не скрывал подлости своей натуры, а такого рода прямота всегда была по сердцу Салманасару.

— Хорошо, – согласился Салманасар, – как же нам поступить в данном случае?

Он указал в сторону стола, на котором лежал обмазанный тонким слоем смолы член «храмового осла». В свете факелов он выглядел как новенький, готовый к использованию, жаждущий использования демон. Узкая щель, чуть приоткрывшаяся на его утолщенном конце, напоминала глаз бога, выбиравшего жертву для совершения гибельного для непосвященной или непосвященного обряда.

Сарсехим глаз не мог оторвать от предмета, который был чужд ему, хотя на основании установленного в природе божественного распорядка он был обязан владеть им, пусть даже и меньшим, но достаточно приемлемого размера. Он был обязан пользоваться им, заботиться о нем, испытывать блаженство от его использования. Гримаса судьбы заключалась в том, что теоретически он все знал об этом предмете – зачем он нужен и куда его совать, но фактически его лишили возможности опробовать инструмент на практике. Хуже всего, что все владельцы подобных устройств испытывали необъяснимую неприязнь к тем своим сородичам, кто был лишен зеба и обязательного приложения к нему в виде радующих глаз бубенчиков. Даже в бане они сторонились таких, как Сарсехим.

За все сорок лет, что Сарсехим прожил на свете, он до отвала насмотрелся на цветки, пчелки, сочные мякоти, волосатые чудовища, которыми Иштар одаривала каждую женщину. По долгу службы он излазил, изучил все неровности во влагалищах и глубже, но ему еще никогда не приходилось видеть мужской член так близко. Он испытывал странное влечение к пропитанному ароматными смолами талисману, хотелось подойти, детально изучить его. В этот момент особенно очевидной стала несправедливость мирового порядка – одних судьба одаривает фаллосом несуразных размеров, другого лишает даже самой миниатюрной малости.

К грубости происходящего его вернул голос наследника престола.

— Позволь, великий государь.

Салманасар кивнул.

— Я предлагаю – заявил красавчик, – вернуть священную реликвию в Дамаск.

Это заявление было настолько неожиданно, что в зале наступила тишина. Салманасар с интересом глянул на сына.

— С какой целью?

— Чтобы напомнить чудовищу, что мы скоро придем и заберем ее. Пусть Бен–Хадад не рассчитывает на пощаду.

Салманасар неопределенно скривил лицо, и Шурдан добавил.

— Пусть этот подарок преподнесет ему евнух.

Подлый удар застал Сарсехима врасплох.

Сердце у него упало.

О, сильные мира сего, как вы коварны! Он ожидал от Шурдана чего угодно, даже легкого прижигания пупка в случае, если бы Сарсехим попытался скрыть что‑нибудь из того, о чем был извещен в Дамаске, но предложить отправить его в прóклятое место, в логово мерзкого людоеда, откуда тот чудом выбрался, да еще с таким довеском, как это мерзкое орудие, которым не пупок прижигают, а взламывают места куда более интимные и бесценные, – значило заочно приговорить несчастного к самой мучительной казни, которую способно выдумать сирийский демон.

Евнух приуныл.

Он спросил себя – может, прозреть, поведать присутствующим о гласе с небес, только что известившим Сарсехима, что Бен–Хадад есть агнец божий? Другими словами здесь и сейчас сочинить еще одну сказку о несравненных достоинствах Бен–Хадада. Объявить во всеуслышание, что непристойные поползновения были продиктованы, скорее, надеждой на мир и желанием быть всегда и во всем быть покорным Салманасару, чем попыткой вызволить из мира мертвых кровожадных покойников.

Он бросил взгляд на мрачного Иблу, на угрюмого Нинурту, на стражей, охранявших священную реликвию. Затем обратил свой взор в сторону наследника.

Тот ухмыльнулся и объяснил.

— Этот евнух в силах объяснить чудовищу, что к чему.

— Так тому и быть, – заключил Салманасар.

Глава 9